И снова Жильцов попытался оторваться от этих, тоже неприятных раздумий, но тут же появились другие. Во-первых, должна приехать мать. Она приедет, а его нет. Ключ он оставил Бусько, но вряд ли мать проживет долго в его квартире: недельку поездит за грибами и брусникой, а потом — обратно, в Ленинград... Отпуск у Жильцова предполагался в октябре, значит, они увидятся только тогда, когда он через Ленинград поедет в Гагры. Здесь в октябре делать нечего, холодно и дожди...
Машина свернула с шоссе — началось поле, в другом конце которого виднелись ангары, здания служб, стеклянная вышка СКП — стартового командного пункта — и антенны над ним. По бокам дороги лежали старые, сношенные автомобильные скаты, лихо выкрашенные в рубчик масляными красками, — в скаты была насыпана земля, и росли цветы. Вертолеты стояли поодаль, на площадках, и еще издали Жильцов увидел свой.
Кокорев перехватил этот взгляд и спросил:
— Стоит на месте? Не улетел?
Жильцов не ответил. Но когда «санитарка» остановилась и офицеры вышли, он задержал Кокорева:
— Давайте покурим минутку. Другого времени поговорить у нас, возможно, и не будет. Я просто не хочу никаких недомолвок.
Он старался говорить мягче. Они летят не на увеселительную прогулку. В командировке должна быть особенно жесткая дисциплина. (Кокорев кивнул, улыбнувшись: «И начальство далеко, и соблазнов больше?») Да, вот именно — соблазнов. К тому же, кажется, лейтенанта перевели в погранвойска из ВВС? Кокорев снова кивнул, и тогда улыбнулся Жильцов. Он знает, как там, в ВВС: прилетел, закинул планшетку за спину и пошел обедать, а машиной займутся другие. Здесь не так. Здесь машиной будут заниматься все. И если в эскадрилье одну машину обслуживают двадцать три человека, то там, в командировке, их будет всего четверо: с ними полетит авиационный механик.
— Со старшим бортовым техником Каланджи вы уже знакомы?
Нет, Кокорев еще не был знаком с Каланджи. На аэродром тот укатил сразу же после предполетного осмотра на своем мотоцикле. Сейчас Каланджи уже копался в двигателе, словно утонув в распахнутых створках капота. Наружу торчали лишь его ноги. Жильцов знал: вчера Каланджи тоже возился с машиной чуть ли не дотемна.
В эскадрилье лейтенант Женя Каланджи был любимцем, и никто не мог сказать почему, но стоило кому-то назвать его имя, как другие начинали улыбаться. Так улыбаются, когда речь заходит о славных детях. Впрочем, у Каланджи действительно были большие, темные, круглые глаза ребенка, и весь он, розовощекий, полногубый, никак не походил на офицера.
В свободные от службы минуты Каланджи вдруг исчезал. Где Каланджи? Да наверняка сидит в кафе-мороженом и уплетает четвертую или пятую порцию — его страсть к мороженому вызывала всевозможные шутки, особенно после одного случая.
Как-то несколько офицеров, собравшись, начали вспоминать знакомых девушек, рассказывать, кто как женился, и вдруг Каланджи выпалил: «У меня однажды тоже с девчонкой такая история произошла...» На него вытаращили глаза: у Каланджи — с девчонкой? «Ну да, пошли мы с ней на станцию и на спор съели по три пакета пломбира — кило двести, честное слово». Летчики изнывали от хохота, потом «история с девчонкой» пошла гулять по эскадрилье.
Он мог работать с утра до вечера, без завтрака, обеда и ужина, на своем вертолете или на чужих, просили его об этом или нет. Он страдал, если ему надо было задержаться в городке, в эскадрилье; сразу же после построения он подходил к Жильцову и тоскливо спрашивал: «Я тебе не нужен, командир? Я поеду?» И если Жильцов разрешал, счастливый Каланджи уже через минуту гнал на аэродром на своей «Яве».
И все знали, что если уж двигателем занимался Женя Каланджи, хотя бы просто осмотрел его, полет обеспечен, как говорили, на сто двадцать процентов. Честно говоря, Жильцову даже чуть завидовали, что у него бортовым — Женя, так и говорили: «Чего ему не жить, когда с ним Каланджи».
Все было готово к полету. Ждали командира эскадрильи — сегодня он был ответственным за выпуск. Прапорщик Самохвалов сидел в машине. Жильцову уже доводилось летать с Самохваловым в командировки — угрюмый человек, но дело знает.
Он любил эти минуты перед стартом, перед тем, как машина наполнялась ровным и сильным гулом, когда можно расслабиться — будто посидеть по традиции перед дальней дорогой. Все, что тревожило, раздражало, волновало, — все куда-то уходит, перестает существовать. Связь УКВ уже включена, и можно произнести привычные слова: