— Значит, все-таки вы, — оказала она. — А у меня все время было ощущение, будто вы обиделись. Садитесь, садитесь...
Она оглядывала его быстро, словно тоже стараясь найти что-то такое, что отличало бы этого старшего лейтенанта от того. А он смутился и отвел глаза.
— Да что вы, чего ж сердиться-то? — И, взглянув на ее забинтованную ногу, спросил: — Как?
Светличная пожала плечами:
— Врачи говорят — заживет, а сидеть или лежать вовсе не обязательно. — Она чуть откинулась в сторону, чтобы посмотреть на дверь — нет ли кого-нибудь, и добавила совсем тихо: — Очень хорошо, что вы пришли. У вас есть время? Поможете мне с одним делом?
— Смотря каким, — улыбнулся Жильцов. — На танцы с вами не пойду, не надейтесь.
— Я не надеюсь. Потом расскажу. Тойво Августович и слышать об этом не хочет. Тойво Августович! — крикнула она, — Гостя, между прочим, угощать положено.
Жильцов замахал руками: никаких угощений. Он посидит немного и уйдет, Светличная удивленно приподняла и без того выгнутые брови: вот как? Он ведь собирался помочь?.. Жильцов опять улыбнулся. Хорошо, он не уйдет. Что надо делать? Строгать, заколачивать гвозди в стену, выбивать коврик?
— Надо пойти в один дом, — сказала Светличная.
— Вам нельзя ходить.
— Слушайте, я же не маленькая. Больше я не могу ждать. Все, что от вас требуется, — пойти со мной и вернуться. Надо поднести кое-какие вещи, и если бы я могла, то сделала бы это сама.
— Вы правы, — кивнул Жильцов. — Я готов нести ваши вещи, даже если...
— Даже если они будут весить, сколько я сама? — засмеялась Светличная. — А вам не кажется, что мы забавно разговариваем? Я ведь даже не знаю, как вас величать — Жильцов, командир, старший лейтенант? Что вы предпочитаете?
Он ответил, стараясь говорить в том же шутливом тоне, потому что смущение не проходило, и эта шутливость была единственным средством спастись от нелепого состояния, близкого к растерянности.
— Алексей Николаевич...
— Ну а если — Алеша? — тихо спросила она, заглядывая Жильцову в глаза. — Вы не будете возражать?
— Женщина все равно всегда сделает по-своему.
— Вы так хорошо знаете женщин?
— Просто во мне живет мужской опыт многих поколений.
Двери были открыты, и Тойво Августович внес поднос с чашками, чайником и сахарницей. Он расставлял чашки и посмеивался:
— Теперь-то ты в моих руках, голубушка! Захочу — накормлю, не захочу — голодная будешь, тем более что у тебя уже лесной опыт имеется.
Когда он вышел, Светличная сказала:
— Он скоро уйдет, у него какое-то собрание. А мы — после. Только тихо. Вы чай любите покрепче?
— Начнем с крепкого чая, — засмеялся Жильцов и увидел, что Светличная смотрит на его зубы.
— Как вы хорошо смеетесь! — сказала она. — Но, наверно, редко? Как будто стесняетесь смеяться... Я это еще там, в лесу, заметила.
Все это было странно, почти неправдоподобно: незнакомая в сущности девушка — и он, и жадность узнавания, когда и он и она словно бы подстегивали друг друга в этом стремлении быстрей узнать: кто ты? Что ты? Любишь ли чай покрепче и почему редко смеешься? «Вы так хорошо знаете женщин?» Слава богу, легко выкрутился, а ведь она наверняка хотела знать, женат я или холост. Быстрей, быстрей... А почему ты живешь здесь, в одной квартире с Тойво Августовичем, что связывает вас? А как ты вообще жила до меня?
У него не было времени разглядеть толком ее комнату. Запомнилась лишь полка с книгами, бюст Некрасова и две картинки над столом — два пейзажа. Это отозвалось в нем болью: у Наташи тоже была полка с книгами и тоже два или три пейзажа... Но эта боль была легкой и короткой: когда они вышли на вечернюю улицу, он даже не помнил о ней.
— Я не могу взять вас под руку, — сказал Жильцов.
Светличная кивнула:
— Да. Для галантного человека я сейчас не представляю никакого интереса. А теперь слушайте. Если вы услышите, как я ругаюсь, — пожалуйста, помолчите, ладно?
— Ничего не понимаю, — сказал Жильцов. — Как в полете при погоде ниже минимума. Сплошной туман.
— Никакого тумана, — сказала Людмила. Она шла, неумело переставляя костыли, и ее узкие плечи казались еще острее. Перед тем как выйти, она выставила Жильцова за дверь, и, стоя в коридоре, он курил и слушал, как она переодевается — даже это вызывало в нем новую волну смущения. Сейчас Людмила была в брючном костюме и снова изменилась — снова была похожа на ту, лесную девушку...
— Никакого тумана, — повторила она. — Просто один подлец обижает родную мать, очень близкого мне человека. Тойво может пойти за ней только завтра, но разве я сама могу ждать, если ей плохо сегодня?