— Вы хотите...
Она кивнула: да. Она хочет, чтобы эта женщина перебралась к ней. Насовсем — пусть насовсем, нет — придется взяться за этого подонка... Отгрохал двухэтажный дом, а мать заставил перейти в сараюшку без печки. Дома у него, видите ли, места мало! Доченька у него тоже дерьмо, — извините, конечно! — замуж выходит.
— Курлихин, — сказал Жильцов, и Светличная изумленно поглядела на него.
...Девять лет назад Людмила Светличная ушла из дома. Отец женился, и присутствие в доме чужой женщины было невыносимым. Тем более что после смерти матери прошло всего полтора месяца. Отец сразу сделал ремонт. Людмила отказалась помогать ему. «Все равно обоями память не заклеишь», — сказала она отцу. Он прикрикнул на дочку — с этого все и началось...
У них был небольшой дом под Лугой, отец работал в совхозе. Из дома Людмила ушла с небольшим чемоданчиком и голубой «аэрофлотской» сумкой, — вещи не играли для нее никакой роли. Она даже не взяла зимнее пальто — ничего, можно проходить зиму и в этом, а потом купить новое, недорогое... Будущее не пугало ее, оно было определенным — работать и учиться. Где работать и на кого учиться — об этом она не думала. Она принадлежала к тому поколению молодых людей, которому уже по наследству передалась прочная уверенность в завтрашнем дне.
Она села в электричку, к окошку, — в этот ранний час поезд шел почти пустым, — и не заметила, как рядом оказался какой-то парень в немыслимо цветастой рубашке, из-под воротника которой виднелась цепочка. Парень был небрит, от него пахло перегаром.
— В Ленинград едем, цыпочка? — спросил он.
— В Париж, — сказала она. — Вам что, места в вагоне мало?
— Точно. Теснота! — ухмыльнулся парень. — Познакомимся, что ли?
Она не ответила и отвернулась к окну — это было ошибкой. Парень просунул руку между ее спиной и спинкой скамейки. Людмила вскочила и изо всех сил ударила парня по лицу. Он качнулся, в уголке рта показалась кровь.
— Вот ты как? — сказал он, поднимаясь. Но ударить он не успел. Потом Людмила так и не могла вспомнить, откуда появилась пожилая женщина. Она толкнула его, парень повалился на скамью, а женщина стояла над ним, бледная, с плотно стиснутыми губами.
— Уходи, сволочь, — яростно сказала она. — Убью, и никакой суд меня не засудит.
— Ладно, — сказал парень, вытирая платком кровь. — Мы еще свидимся, цыпочка.
Людмила сидела и плакала — от страха, обиды, омерзения и еще чего-то такого, что было непонятно ей самой, а женщина сидела рядом и утешала ее, и гладила по голове:
— Да не бойся ты, дурочка, он же трус, ничего он тебе не сделает. Я тебя сама до дома доведу.
И тогда, уткнувшись в плечо женщины, Людмила сказала сквозь слезы:
— У меня... нету... дома.
— Как нету? Да ты погоди, успокойся, глупенькая.
Ей надо было рассказать кому-то о том, что с ней случилось, о том, как заболела и умерла мать и как отец женился через полтора месяца на медсестре, которая работала в больнице, и как затеял ремонт, и как мачеха чуть ли не в первый день начала примеривать себе мамины платья и туфли...
Новую знакомую звали Екатерина Павловна Курлихина.
— Знаешь что, — сказала она. — Поехали-ка со мной. Нечего тебе в Ленинграде делать. Поехали. И работа хорошая будет, и учиться сможешь. Я-то сама не очень грамотная, но помогу...
Счастье, удача, случайность? Так ведь даже если случайность, то, так сказать, вовсе не случайная. Ну, встретила бы не ее, не Екатерину Павловну, а другого хорошего человека — вот и все! Светличная была твердо убеждена в том, что хороших людей в жизни все-таки больше, чем плохих, зато с годами у нее выработался «абсолютный слух» на все плохое, даже на малейшую фальшь, и тут уж она была непримиримой до ярости.
Людмиле понравился маленький городок у моря, и дом в саду, и комната, где теперь ей предстояло жить, вернее, начинать совершенно новую жизнь. С работой было хуже: в совхозе ее брать не хотели из-за «неполных шестнадцати», и директор совхоза, выпроваживая ее из своего кабинета, шутливо говорил: «Вот начнут тебя на все фильмы пускать, тогда и приходи». Ничего не поделаешь — пришлось ждать этих шестнадцати, и Людмила хозяйничала по дому, привыкла к нему. Обед, дрова, сад, стирка — все это было на ней, и все это она делала легко и с удовольствием, так, как если бы еще совсем недавно незнакомый дом стал ее собственным. Ее тяготило лишь то, что жить приходилось на заработок Екатерины Павловны. Тогда она пошла на почту, и совершенно неожиданно ее взяли — «временно, а то у нас две почтальонши в декрете». Велосипед дали там же, на почте, она развозила по утрам газеты и через две недели, когда Екатерина Павловна пришла с работы, выложила перед ней всю получку — тридцать пять рублей с мелочью.