В тот вечер, когда командир пошел навестить Светличную, Каланджи кончил работать, опробовал электроприборы и, спрыгнув на землю, увидел сидящего на травке Кокорева.
— Вы никуда не пошли? — удивленно спросил он штурмана.
— Нет. Пробовал читать вашу книжку — зола. А командир ушел к нашей лесной фее — потащил ей сапог и корзинку. Садитесь, поскучаем вместе. (Каланджи сел, вытирая тряпкой руки.) Слушайте, Женя, — продолжал Кокорев, — что же все-таки за человек командир? Сейчас он прочитал мне целую лекцию, и получается, что я вообще черт знает кто.
— Ну, — сказал Женька, — грех на него обижаться-то. Конечно, он может переборщить, но самое главное, что он строже всех к самому себе.
— Я бы предпочел, чтобы этим его строгость и ограничивалась. Максималист какой-то. Одна надежда, что втрескается в эту фею и станет мягче.
Женьку резанули эти слова — «максималист» и «втрескается».
Как-то Жильцов пожаловался ему на свое одиночество. Это было несколько месяцев назад. В эскадрилье давали концерт приезжие артисты. После концерта он и Жильцов вышли под мокрый мартовский снег, и Жильцов, подняв голову, подставил лицо под снежинки.
— Домой, командир?
— Нет, — сказал Жильцов. — Ты иди, Женька, а я поброжу немного.
— Мне тоже чего-то не хочется домой, — соврал Каланджи.
— Тогда иди и молчи, — сказал Жильцов.
Было холодно и сыро, под ногами хлюпала серая каша. Жильцов шел, сворачивая с улицы на улицу, все ускоряя шаг. Женька проклинал погоду, снег, слякоть, а пуще всего концерт, на который они пошли невесть зачем. Нет, конечно, пошли за хорошим настроением, а получилось все наоборот, потому что словно бы назло две певицы и чтец-декламатор тянули про одно и то же — про несчастную любовь. Вот он и скис, Жильцов. Женька догадался об этом сразу.
— Командир, — все-таки сказал он, нарушив запрет на разговор. — Ну, что ты себя терзаешь? Ведь рано или поздно...
— Помолчи, Женька, — сказал, не оборачиваясь, Жильцов.
(Этим утром он получил письмо от Наташиного отца: «...По-моему, у Наташи с Костей не все хорошо, но мне они ничего не пишут, я только догадываюсь. Не знаешь ли ты точней? Ты же понимаешь, что я готов ехать за тридевять земель, чтобы помочь им...» Конечно, об этом письме Женька ничего не знал. «Я долго, до сих пор думаю и вспоминаю, — писал Федор Андреевич, — вспоминаю тебя, Валерия, и мне кажется, что в вас двоих было гораздо больше душевной прочности, чем в Косте... Или я просто боюсь за дочь?»)
— Пожалуйста, могу помолчать, — надулся Женька.
Вдруг Жильцов положил свою руку на его плечо и сказал с такой тоской, что у Женьки мурашки пошли по телу — будто этот мокрый снег добрался туда:
— Однажды у меня должно было быть все хорошо. Я думаю о другом: когда же во мне все-таки помрет прошлое?
— Лучшее лекарство от женщины — женщина, — пробормотал Женька где-то и когда-то услышанные слова. — А потом, знаешь, как говорил Ларошфуко? «Умный человек может быть влюблен как безумный, но не как дурак».
— Спасибо! — усмехнулся Жильцов. Он не видел, что идущий рядом Женька вдруг залился краской — вот это ляпнул так ляпнул про дурака-то. — Хорошо, что ты пошел со мной. Вечерами совсем худо одному...
И вот, сидя на траве с Кокоревым, Женька вспомнил этот вечер. То, что Жильцов ушел навестить Светличную, было для него хорошей новостью.
— Знаете, — мягко сказал он Кокореву, — это будет просто здорово, если он в нее влюбится. Но он в этом смысле какой-то... У него в жизни одна тяжелая история была. И еще вопрос — понравится ли он ей?
— А вы еще мальчишка, — фыркнул Кокорев. — Уж извините, конечно, меня, Женя.
С утра они полетели с начальником отряда на дальние заставы и вернулись лишь на третий день. Каланджи и Самохвалов сразу же начали послеполетный осмотр; командир, как обычно, занялся «литературой», Кокорев помогал ему. Устали все. Поэтому, когда Женька вошел в комнату и сказал, что ему сегодня нужно в город, Жильцов поглядел на него с удивлением.
— А ты разве никуда не пойдешь? — спросил Женька.
— Я лягу спать и буду спать сколько в меня влезет, — ответил Жильцов. — Куда ты собрался?
— Тоска по обыкновенному городу, — бодро ответил Женька. — Урбанизм — слыхал? После всей этой природы хочется подышать выхлопными газами.
— Дыши, — сказал Жильцов.
Главное, — и, как показалось Женьке, очень хитро, — было выяснено: сегодня Жильцов никуда не идет. Значит, можно спокойно действовать по плану.
Пункт первый: рынок уже не работает, цветочный магазин на улице Островского закрыт. Стало быть, сначала надо двинуть на окраину и у кого-то купить цветы.