— Нет, — ответил я, — мы с тобой разговаривали об анархизме, а не о фашизме.
— Ну ладно. Должно быть, я где-то об этом прочитал. Фашисты — подопытные уроды. Это будет определением фашизма в словаре.
Фахимех умоляла его остановиться.
— Ты ведь не выиграешь войну с директором — зачем же это делать?
— Потому что я ненавижу сукина сына, — сказал тогда Ахмед.
Ненависть Ахмеда к господину Горджи дорогого ему стоит. На следующий день он приходит домой с побритой головой. Директор пригласил в школу парикмахера и заставил Ахмеда постричься в присутствии изумленных учеников и учителей.
— Он вышагивал по двору и пялился на парней, которые собрались вокруг нас, говоря им, что он в школе главный авторитет и его решения и распоряжения не должны ставиться под сомнение.
Удрученный взгляд друга и его подавленный голос подсказывают мне, что пережитое унижение ему нелегко дается.
— Ты сопротивлялся? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает он. — Так или иначе, я бы проиграл. Нет смысла бороться с влиятельными людьми, потому что проиграешь. Нужно дождаться подходящего момента и нанести ответный удар, чтобы свести счеты.
— Сочувствую, — говорю я.
Через несколько минут к нам подходит Фахимех. Она потрясенно смотрит на его голову.
— Что ты с собой сделал? — спрашивает она.
— Меня постриг Горджи, — выдавливая из себя усмешку, отвечает Ахмед.
— Как это?
— Ножницами! — раздраженно отвечает Ахмед.
Фахимех с трудом сдерживает смех.
— Ты не ударил его? — спрашивает она.
— Нет, — хмурится он, — но надо было.
— Ну, я рада, что до этого не дошло, — говорит Фахимех. — Ты сказал что-нибудь?
— Угу, когда парикмахер закончил, я посмотрел в зеркало и спросил, нельзя ли немного приподнять бачки.
Фахимех хихикает, прикрыв рот ладонью. Ахмед с удивлением смотрит на нее.
— Прости, но у тебя действительно смешной вид! — расхохотавшись, говорит она.
Он таращит на меня глаза.
— Она смеется!
Я, пряча усмешку, театрально пожимаю плечами.
— Она насмехается надо мной! — говорит он.
— Нет, нет, нет, — успокаивает его Фахимех, но разражается громким безудержным смехом. — Я думаю, ты по-настоящему хорошенький.
— Ты правда хорошенький, — подтверждаю я.
— Да? — переспрашивает он. — Серьезно? Насколько хорошенький?
— Очень, очень хорошенький, — говорит Фахимех.
Он снова поворачивается ко мне, и я со всей серьезностью киваю.
— Угу, ты прав, — гордо расхаживая вокруг, говорит он. — Мы назовем это «стрижкой Ахмеда» и будем бесплатно стричь парней из нашего переулка. Но только из нашего! Все остальные должны будут платить.
Он смотрит на меня.
— Эй, ты будешь моим первым клиентом!
Он убегает в дом и возвращается с ножницами, а потом начинает гоняться за мной по двору под хохот Фахимех.
— Иди сюда, сукин сын! — вопит он. — Приказываю тебе постричься! Ты ослушался моего высочайшего повеления? Как ты посмел? Ты чертов сукин сын!
В последующие дни Ахмед всеми силами пытается избегать господина Горджи. Зная его, я предполагаю, что он разрабатывает план атаки. Господин Горджи, в свою очередь, появляется почти на всех уроках Ахмеда, усаживается в заднем ряду и наблюдает за учителями и учениками.
— Вчера Горджи приходил на урок геометрии к господину Бана, — рассказывает Ахмед. — С той минуты, как он вошел, я понял: что-то не так. Все ребята тоже об этом догадывались. Все сидели за партами ровно и ждали, на чью голову опустится топор. Но я-то знал. Горджи подошел к господину Бана и прошептал ему что-то на ухо, потом направился к задним рядам, откуда ему хорошо всех видно. Не похоже было, чтобы господин Бана обрадовался просьбе директора. Переминаясь с ноги на ногу, он нервно взглянул на господина Горджи, потом стал вышагивать взад-вперед перед доской и наконец шепотом произнес мое имя и вызвал меня к доске. Бана попросил меня доказать теорему, которую я в глаза не видел.
Ахмед дотрагивается до бритой головы и опускает взгляд на носки ботинок.
— Что произошло дальше? — спрашиваю я.
— Конечно, я не смог ее доказать. Так что он поставил мне двойку, а господин Горджи вышел из класса с довольной миной.
— Мне жаль, милый, — говорит Фахимех.
— Помнишь, как сильно мы ненавидели господина Бана? — обращается он ко мне. — Теперь мы все его любим. Не странно ли это? По сравнению с Горджи все прочие кажутся хорошими. Это похоже на то, когда у тебя болит в нескольких местах. Чувствуешь только самую сильную боль.