Проходит всего несколько игр, и Ахмед вынужден отречься от поста голкипера. Он настолько поглощен созерцанием Фахимех, что оказывается не готовым к атакам противника, и его команда всегда проигрывает, по крайней мере пять или шесть очков. Когда Ахмед играет форвардом, команда снова начинает выигрывать, но тогда ему приходится бегать за мячом, а не переглядываться с Фахимех.
Итак, Ахмед предлагает план. На следующий день я должен пойти с ним. Он познакомит меня со своими новыми друзьями и постарается, чтобы я оказался в команде противника. Во время решающего матча я пульну мячом ему в колено, а он разыграет неудачное падение и серьезную травму. Тогда ему придется снова играть вратарем. Он станет вратарем-мучеником, который играет, превозмогая боль, — это, без сомнения, произведет впечатление на Фахимех.
Я соглашаюсь, но в глубине души беспокоюсь, что подумает обо мне Фахимех, если я свалю с ног Ахмеда. Но потом я представляю себе тот день, когда мы расскажем ей, что все это было подстроено, чтобы вернуть Ахмеда на место вратаря.
— Только не врежь мне по-настоящему, — с улыбкой предупреждает Ахмед.
— Не сомневайся, хирург-ортопед будет наготове, — в тон ему отвечаю я.
— Ох, перестань. Ты же знаешь, у меня хрупкие кости. Только ударь легонько, остальное я сделаю сам.
План выполнен мастерски. Ахмед заслуживает золотой медали за изображение мучений и «Оскара» за роль вратаря, получившего ужасную травму. Глядя на его лицо, сияющее от сознания того, что на него смотрит Фахимех, я боюсь, как бы он и вправду не ушибся, бесстрашно ныряя вправо и влево, под ноги нападающих, — и все это на асфальте. Ладони и локти расцарапаны, брюки на коленях разорваны. Он морщится от боли, отдает мяч и украдкой поглядывает на крышу, откуда за ним внимательно наблюдает Фахимех. Я вижу даже, как она ему улыбается.
Брат Фахимех ловит мой взгляд, и я понимаю — я больше ему не нравлюсь, точно так же, как мне не нравится Ирадж, потому что он пялится на сестру Ахмеда. Он не пожимает мне руки, когда я прощаюсь со всеми. Он выше и крупнее меня, и я ухожу успокоенный — если он когда-нибудь решит навредить мне или Ахмеду, мне не придется предавать святое братство боксеров.
Проходит недели две. Я сижу в потемках на крыше. Вершины деревьев раскачиваются от легкого ветерка. Тут я слышу, как открывается, а затем захлопывается дверь во дворик Зари.
«Не смотри», — решительно говорю я себе, но, едва я узнал этот звук, мое сердце заколотилось. «Возможно, это Кейван», — уговариваю я себя. Я закрываю глаза, но при этом обостряется слух и сердце бьется еще сильнее. Через двор шлепают босые ноги, журчит вода в хозе от медленных движений ее ступней, и с тихим ритмичным шелестом, хорошо знакомым мне по многим часам чтения, переворачиваются страницы книги. К тому времени, как на мою крышу забирается Ахмед, она успевает прочитать четыре страницы. Он медленно усаживается на низкую стену, разделяющую крыши, и трясущимися руками зажигает сигарету. На краткий миг огонек от спички освещает его заплаканные глаза.
— Что-то случилось? — спрашиваю я.
Он мотает головой, но я ему не верю. Мы, персы, слишком глубоко погружены в несчастья, чтобы сопротивляться отчаянию, когда оно постучится в нашу дверь.
— Ты уверен? — настаиваю я, и он кивает.
Я решаю оставить его в покое, ведь именно этого ожидаешь от людей, когда не хочется разговаривать.
Несколько минут он сидит, словно окаменев, пока тлеющий кончик сигареты не подползает к пальцам, потом шепчет:
— У нее есть поклонник.
— У кого?
Я гляжу вниз, на Зари; ее ступни цвета слоновой кости колеблют отражение луны в воде, и она сверкает, как жидкое золото.
— У Фахимех. Парень, который живет за два дома от нее, завтра вечером посылает к ней в дом своих родителей.
Я в растерянности. Я не знаю, что сказать. Люди, упорно сующие нос в чужие дела, редко знают, что сказать или сделать. Интересно, зачем они вообще спрашивают? Я прикидываюсь, будто рассматриваю мерцающие огни города, теряющиеся в сумрачной дали.
— Когда ты об этом узнал? — спрашиваю я наконец.
— Ты вечером ушел, а мы с ее братьями пошли во двор выпить холодной воды, и тогда они мне сказали.