— Вот он.
— Он?! — вдруг по-сумасшедшему вскрикнула мать. — Какой это он?! Глина это да цветы!
Она рухнула на эти самые цветы и завыла — слава Богу, никого кругом не было, не светилось даже окошечко Октавиевны.
— Ты? Ты это?! Только всего и есть?! А кто ж меня бить теперь будет? Кто — любить?! Боречка! Пропойца мой желанный! Встань! Пей, бей, гуляй, подонок, только встань! Хоть часы мои на тридцатилетие от библиотеки пропей, всего у нас на пропой и осталось, только с нами будь, изверг! На кого нас оставил, тиран, алкаш ненаглядный? Где твое тело белое, сивушная ты харя? Душа где твоя, вонючка перегарная? На кого покинул? На воскову свечу, на гробову доску, сволочь? К кому приклонюсь? К камню твоему цементному, так и то разве весной, как поставлю! С детьми куда, козел, прислонюсь? У чужих людей к дверному косяку, садюга? Ой, пропащая моя головушка, на кого ж ты осталася?! Ой, забери и меня, Господи, и сироток прибери, чем маять нас одних на мои-то четыреста тыщ без него, забулдыжного!
При всей ругани звучал в вытье матери какой-то ритмичный и жутковатый напев. Витьке и страшно, и стыдно, и временами смешно было ее слушать. А холмик, утром окруженный густой толпой людей со скучными речами, казался теперь таким безнадежно одиноким, что Витька и сам бы заревел, если бы не приметил, что мать, воя, творит неладное. Цветы она давно раскидала, и сейчас царапала пальцами, рыла еще не слежавшуюся глину, точно дорываясь до отца. Витька за ноги оттащил Аню от бугорка, закидал цветами борозды от ее ногтей на глине и поволок обессилевшую мать домой.
Витька проснулся, когда мать, совсем нормальная, словно и не бывало кладбищенской ночи, собиралась на работу, вычищала из-под ногтей красноватую могильную глину. Невыспавшийся Витька нарубил дров и сел к компьютеру — Симка еще не встала и не оспаривала. Припомнив, как входить в Word, Витька спустил из слова Файл длинное полотенце меню и прочел там внизу названия последних файлов, над которыми работал отец. Верхнего файла “news. doc” трогать не стоило — так отец обозначал газетные материалы. Но ниже стоял непонятный файл “prep.doc”, и Витька щелкнул по нему мышью. Это были какие-то отцовы выписки.
“Надевицы, у. г. Свинежской губ. на р. Свинежке, ж. д., пристань, 20 т. ж., 2 леч., 3 биб., 3 ср. уч. зав., 7 низш., 57 пр. зав. с 1, 238 раб., 4 кр. уч., винокуренн.., бондарн. и санный пр.; кустарные промыслы; Надевицкий у. — 4, 600 кв. в.; 172 т. ж..”
Энциклопедический словарь Ф. Павленкова, Спб 1914, стр. 1510
Надевицы, знал Витька — старое, до коммунячьих еще времен, название Пилорамска. Значит, в нем в 1914 году жило 20 тысяч народу, промышлявшего винокурением, бочками и санями, — АЭС и в помине не было. И значит, отец в самом деле собирал материалы по истории города.
После выписки из словаря шла отрывистая запись :
“Через тетку удалось достать в Гусевицах крутую совковую поделку года так 1972. Энтузиаста одного, — пенсионера, естественно, — Ильи Лебездина. Краеведческий фоторяд и самодеятельные соображения по пилорамской старине. Альбом достался теткиной соседке, когда расформировали поселковую библиотеку и сдали в аренду гусевицкому казино. Стиль — конфетка. Просто тащусь. Не пригодится, конечно, но выпишу кое-что — больно стёбный текст.”
ИЛЬЯ ЛЕБЕЗДИН
ПИЛОРАМСКАЯ ЭКСКУРСИЯ В АЛЬБОМЕ
(выписки)
Часовня возле больницы на ул. Художественной Самодеятельности построена в начале прошлого века богатеем Голень-Румяновым в честь Флора и Фауны. Удивляйтесь старинному творчеству и мастерству! Часовня повидала бед, а прочность кладки и отделки не сдались, несмотря что с 1917 были беспризорными, а после еще перенесли невзгоды фашистских погромщиков. Направо вы увидите многовекового дуба-великана. Подойдите к нему, может, этот старожил и поведает вам о далеком прошлом! Пошептавшись со старожилом, пойдем к Свинежке липовой аллеей, как туннелью. По дороге у нас будет школа 4. Во время оккупации фашисты в ней устроили военный госпиталь, много их здесь подохло от ран. Посмотрите на кряжистого вяза за школой — сколько ему лет, мы не скажем, но он одряхлел впоследствии пожара дома культуры, который погорел в войну. Близость огня повлияла на его могучие ветви, но устоял он и перенес фашистскую тиранию вместе с народом Пилорамска. Шумит наш старый вяз. Пенсионеры с дачниками ведут здесь беседы о прошлом и настоящем в жизни города. Пойдемте по улице Красных Интендантов к проселку на Гусевицы, тоже беседуя под неумолкающий гул пчел и шмелей, работающих вокруг на цветах.
ТАМ ТОГДА, ГДЕ ПИЛОРАМСК СЕЙЧАС
Разве не интересно, например — Гусевицы и Надевицы? Надевицами звался наш Пилорамск, будучи еще поселком не лучше Гусевиц. Но мы стали городом, а Гусевицы так на поселковом уровне и остались с носом. Гусевицы, всякому ясно, от гусей. Гусей там наш трудовой предок разводил. А вот с Надевицами не так просто. Со всей вероятностью название получено во второй половине текущего тысячелетия от блудных развратных монахов, проживавших в Преполовецком монастыре, которые тайно навещали здесь девиц, дочек нашего трудового предка.
А кто он, наш предок? В эволюционном развитии всего животного мира на Земле не за один десяток тысячелетий человек первым заимел руки, а руки дали ему ума. Ведь какой ход цивилизацмм будет в следующие 10-20 лет! Сверхзвуковой по скорости!
А тогда... Попала, скажем, искра в сухую труху гнилого пня. Народился тот самый огонь, который предок и взял руками в готовом виде ои грозы. Легче стало предку, губили его неурожай и хищный животный мир, у которого в то время был настоящмй разбой. Леса наполнялись тогда ревом, воем и рычаниями животного мира. Но это что. Еще до трудового предка и даже до хищного и нехищного животного мира всеми га вокруг Погострова — по самую Свинежку — владело огромное чудище Барахта. Это, может, суеверия и дамские сказки, однако, являясь ложью, сказка содержит в себе намек на правду. Потому расскажу, не обессудьте. Барахта была не хищная, она только громко барахталась в русле Свинежки и питалась тиной и другими злаками, особенно зонтиками, которые и в современности растут у нас вдоль шоссеек. У Барахты, как у черепахи, был громадный костяной панцирь, но сквозь кость к ней на спину вылазила жесткая вроде железа щетина, подобная дикобразу. Этот панцирь — со щетиной включительно — был размером с весь Погостров. Барахта была самка, но холостая. А размножаться-то надо. Тогда она стала тереться о валуны, валявшиеся в то время за Погостровом, у платформы Княж-Бурьян. И при помощи трения разделилась Барахта на двух чудищ, Чавку и Хряпу, — уже почти хищных. Чавка был мальчик, весь из щетины, а с виду — как большущая, больше слона, водоплавающая крыса с перепонками в области лап. Хряпа, наоборот, была крыса-девочка, сухопутная, вся костяная и таких же параметров. Невзирая что оба чудища были половые, они не оженились (хотя у животного мира брат и сестра могут вступать в брак), а затеяли спор за территорию и множество лет вели внутрисемейную гражданскую войну. В процессе и результате войн они вытоптали всю местность, снесли с земли ее черноземный слой и заболотили берега Свинежки. Все наши леса, луга, поля — это уже дело рук дальнейшего животного мира, а именно трудового предка, который поселился на такой неплодотворной почве. Ведь после вымерших крысозавров на всем Пилорамье было такое же безобразие, как теперь на Чвящевской пустоши, а предку там жить.
Он и стал жить и общаться между собой, потому что нуждался в рынке — купить то, чего у него нет, продать, что у него есть лишнее. И завел себе поясную одежду — не от холода и не для отличия от животных, а у него уже было понимание стыдливости. А наособицу любил каждый предок приодеться на посиделки, супрядки, там и работа у женских предков идет, и веселья много, а главное — любовная привязанность для пар выявляется.