Полицейские машины мчались по улицам, пролетая мимо других машин, которые тихо крались к Ламбету, вопя динамиками. Кое-где слышались неуверенные апатичные звуки дансхолла или рэпа и везде орал драм-энд-бейс, лихорадочный, дикий и непостижимый.
Водители высовывали руки в открытые окна, лениво кивали в такт музыке. Машины были набиты битком. Отовсюду грохотал бас, везде виднелись яркие шмотки. Во всем своем великолепии машины на мгновение останавливались на красный свет, сотрясаясь от громкой музыки, метались от перекрестка к перекрестку, ища место для парковки.
Из окон выкрикивали какие-то слоганы, орали слова звучавших повсюду классических треков. Шла прелюдия к вечеринке.
– Mr Loverman, – кричали из окна. – Check yo’self. Gangsta. Jump. Fight the Power. There is a Darkside. I could just kill a man. Six million ways to die.
В этот вечер они видели только друг друга. Они приезжали и заполняли улицы, как конквистадоры в одеждах от Карла Кани, Кельвина Кляйна и «Кангол». Окутанные волнами одеколона простые парни и крутые девчонки толпой шли по улицам к югу от Ватерлоо мимо испуганных местных жителей, которые казались бледными тенями.
Стукаясь кулаками, сплевывая сквозь зубы, они двигались в клуб. Ирландские парни, карибские девицы, пакистанцы, гангста в бесформенных куртках, болтающие по мобильникам, диджеи с сумками пластинок, дети, подражающие безразличию взрослых…
Их ждал джангл.
Полиция стояла на всех углах. Иногда их удостаивали презрительного взгляда или усмешки, но потом загорался зеленый, и машины двигались дальше. Полицейские следили за ними, бормотали что-то в рацию. Воздух шипел и трещал от помех, предупреждений и прогнозов, которые все равно никто не слышал – их поглощал ритм самого города.
Эта ночь таила в себе многое. Ее ждали слишком долго.
Склад светился в темноте. Свет лился из всех щелей, и здание походило на церковь.
Перед входом змеились очереди. Вышибалы, огромные мужики в бомберах, стояли, сложив руки на груди, как фантастические горгульи. Феодальная иерархия как она есть: смерды толпились у дверей, завистливо поглядывая на диджеев и их приближенных, на аристократию мира драм-энд-бейса, которые неторопливо проходили мимо, бросая охране пару слов. Когда подходили самые знаменитые, никто даже не смотрел в списки.
Рой Крэй, DJ Boom, Нутта и Deep Cover, известные по сотням CD-обложек и постеров, прошли без вопросов. Даже здоровенные вышибалы не сумели скрыть за напускным безразличием благоговейный трепет. Droit de seigneur пережило века и в этот вечер главенствовало в Элефант-энд-Касле.
Если бы кто-то из собравшихся посмотрел вверх, он увидел бы, что по небу мечется что-то неуправляемое. Больше всего оно походило на кучу тряпок с человека размером. Его нес не ветер – ни один ветер не меняет направление так быстро и резко, как дергалась эта бесформенная куча, да и не унес бы ветер такую тяжесть.
Лоплоп, король птиц, кружил над улицами, глядя на грязную карту под собой, а потом поднимался в небо, окрашенное оранжевым рассеянным светом, поднимался и падал, и в ушах у него звенело.
Он не слышал город. Он не слышал хищного рычания машин. Он не слышал грохот, доносящийся со склада. Сложная система нервов и хрящиков у него в ушах лопнула. Слуховой канал забился засохшей кровью.
У Лоплопа остались только глаза, и он вглядывался изо всех сил, бесшумно сновал между домами, присаживался на флюгеры, снова взмывал в небо.
Птицы теснились в воздухе. Просыпаясь от криков пролетавшего мимо Лоплопа, они кричали ему вслед, выражая преданность, но он ничего не слышал.
Тогда озадаченные птицы срывались с карнизов и деревьев, летели за ним, кричали, испуганные его диким полетом и безразличием. Огромные жирные вороны окружили его. Лоплоп увидел их и завопил без слов, цепляясь за утраченную власть.
Птицы грациозно кружили в воздухе. Их становилось все больше. Они в замешательстве смотрели вокруг. В центре птичьей толпы Лоплоп взлетел, набрал скорость, заложил вираж и рухнул вниз. Это был его джокер.
Птицы не смогли подчиниться своему предводителю.
По всему Лондону собирались новые армии.
Стены и укромные уголки пустели. Из всех трещин и дыр вылезали пауки. Они сбивались в миллионные стаи, ползли по грязным полам и садам, спускались с крыш. Они наползали друг на друга, превращаясь в шевелящуюся черно-бурую массу.
Тут и там виднелись их отряды. В детских спальнях и переулках ночь разрывали крики.
Многие гибли. Раздавленные, съеденные, потерявшиеся. Обломки хитина и пятна плоти отмечали их путь.
Что-то вспыхивало где-то в крошечных паучьих мозгах. Это был не голод и не страх, раньше они не испытывали ничего подобного. Тревога? Возбуждение? Жажда мести?