— Чай? Кофе? Что-нибудь покрепче?
— Сначала — работа! — сказал я, сделал один круг вокруг дома, другой, пройдя через портик, четыре колонны, тосканский ордер, открыв высокие тяжелые двери, вошел в дом через главный, парадный вход, увидел у ведущей на второй этаж лестницы портрет на треноге, с траурной лентой, и — у меня хорошая память на лица, очень хорошая, — в человеке с печальным разрезом глаз и чуть сдвинутым набок тонким, аристократическим носом узнал Вилена Дерябина.
Да как его было не узнать! Дерябин сыграл в моей жизни роль, перевернувшую мое представление о самом себе. Наша с ним одна- единственная встреча лет так за двадцать до того, как я застыл в немом удивлении перед его портретом, который был непреложным свидетельством его смерти — что с ним случилось? инфаркт? онкология? несчастный случай? кем он приходился заказчице, Ноне Ахметовне? ее сестре Виктории? отец? муж? — наша встреча в парижском предместье оставалась одним из самых приятных воспоминаний, а мой удар, сдвинувший Дерябину нос, случайный и предопределенный, поставил крест на его карьере резидента — что это за резидент со сдвинутым носом? кому нужен резидент со столь явной приметой? — и Вилена Дерябина вернули в Союз, перевели на кабинетную работу. Он, как рассказал мне Зазвонов, знавший все обо всех и обо всем — а я волновался: нет ли каких последствий того удара, не придут ли за мной? — занимался кадрами, связями с общественностью, ушел в отставку полковником, построил дом-дворец — не этот ли, в парадном холле которого я стоял, смотрел в его печальные глаза и слушал писк в наушниках, крыс было в этом доме-дворце множество, — купил четыре хорошие квартиры, одну на Тверской, напротив телеграфа, двое детей, дочки, от первой жены, погибшей в шторм на Белом море — была яхтсменкой, — мальчик от второй, получается — от Ноны, Ноны Ахметовны, сестры длинноногой сисястой Виктории; когда Зазвонов это рассказывал, мальчик был еще маленьким, только-только начал ходить, Дерябин в нем души не чаял, с дочками у него отношения не складывались, особенно со старшей, рестораторшей, гэбистским повзрослевшим сперматозоидом, купившей маленький ресторан в Лондоне, на той же улице, где у Зазвонова с середины девяностых был офис, значит — в самом центре, так что Дерябин, если бы мы встретились еще раз после моего удара с правой — когда-то он у меня был неплох, накаченная рука, заряжающий, попробуйте потягать на учениях — а они у нас шли постоянно, показная часть, демонстрация техники друзьям Советского Союза, — штатные снаряды, за тридцать кило каждый, да тебя еще качает, стрельба с хода, да еще включен стабилизатор, командир, Зазвонов, ухитряется пребольно ткнуть секцией от антенны, да еще снаряд, сука, в масле, — так что Дерябин был бы мне благодарен, он и в самом деле был благодарен тому — признавался Зазвонову, когда они выпивали в ресторане его старшей дочки, — благодарен тому безымянному французскому леваку, он меня за такового принял, не знал же — кто я и откуда? — который без лишних слов вмазал ему в табло, и, если б не безымянный левак, говорил Дерябин, что сдвинул ему нос, у него не осталось бы времени на бизнес, все была бы служба, служба и служба.
И вот я стою перед его портретом с траурной шелковой ленточкой через правый верхний угол. Думаю о Дерябине, Потехине, себе самом, своих родственниках. Воспоминания, правдивые и лживые, живут во мне. Я смотрю на портрет. Выглядел Дерябин перед смертью неплохо. Как он все-таки умер? Скоропостижно? Авария? Или фотография старая, и умер он после тяжелой и продолжительной, изможденный, исстрадавшийся, принеся освобождение и себе и близким? Спи спокойно, товарищ Дерябин, не поминай лихом!..
На мне не было головного убора. Я снял наушники. И услышал звонок. Видимо, моя «Нокиа» звонила давно.
— Да! — сказал я.
Это была Катя. Она спрашивала — как заказ? Поехал ли я к ее соседке через два дома? Я спросил Катю — что же она не сказала — как фамилия соседки? Ведь ее фамилия Дерябина? А муж ее Дерябин? Да? От чего он погиб? Что? Застрелили? Ух ты! Кто? Да-да, прости, глупый вопрос. Да, я на месте, то есть — мы на месте, работаем. Кто — мы? Я с Потехиным. Он мой помощник. Да, я тебе про него рассказывал. Ну познакомишься как-нибудь. Приедешь с Санторини, познакомишься. А, ты оттуда в Лондон… Понятно!..
…Через неделю-полторы Зазвонов, внезапно заявившись ко мне домой, сказал, что Дерябин присвоил себе слишком много из общих средств. Не довольствовался тем процентом, который предназначался на воровство. Чьих общих средств? Средств на что?
Зазвонов положил мне руку на плечо.