Андрей спросил — кому можно доверять? Никому! Так ответил Лось. Никому! Раньше можно было социалистам-революционерам. Но — раньше. У них теперь большая крыса, большая жирная крыса. Это Лось знает точно. Откуда? Лось ответил — чувствует! Крыса грызет эсеров изнутри, а их руководители в Женеве в это не верят. Исполнены собственной значимости. Презирают таких, как Лось, как Андрей, как их героические товарищи, погибшие и повешенные. Не говорят прямо, конечно, но презирают. Вместо этого говорят, мол, где три максималиста, там непременно один провокатор.
Значит, кто-то один из них, из оставшихся в городе. Бердников? Лось? Лихтенштадт? Их осталось не трое. Четверо. Вместе с Андреем. Андрей, после слов Лося о провокаторах, подумал даже, что провокатором можно быть, и не понимая, что ты провокатор. Можно поступать как провокатор. Попасть под влияние агента, не понимая, что это агент, выполнять его поручения. Он сказал Лосю об этом, о том, что провокаторы очень хитры, что агенты очень умны, но Лось ответил, мол, все они разные, вспомни, сказал, тех филеров в лесу, умные они были или глупые, люди вообще разные, из разных сортов мяса, но разность их только в сортах, мясо в тряпках — знаешь, кто так сказал? Андрей не знал. «Зачем, зачем я создавал из мяса в тряпках нежных фей?» — продекламировал Лось и сказал, что так сказал писатель, тот, что окает и о народе печется, любит комфорт, на московской квартире которого бомбы делали. А еще Лось сказал, что эсеры из Женевы прикарманили деньги максималистов, поделились с эсдеками, и те теперь булочки с маком едят, маслом намазывают.
Петр Лосю не понравился. Петр угостил чаем, дал Лосю ночлег, но для Лося это вещь незначащая. «Он мой брат!» — сказал Андрей, когда Лось, по обыкновению криво улыбаясь и якобы подмигивая кому-то, никому другому не видимому, посоветовал держаться от Петра подальше. «У нас нет братьев и сестер!» — ответил Лось, и Андрей только потом, незадолго до налета на карету, узнал от Лося, что тот думал, будто Петр провокатор.
Впрочем, для Лося все, кроме своих, были провокаторами. Городской партизан. Не провокаторами Лось считал только тех, кто был связан с ним через кровь. Андрея, например. Говорил, что история движется слишком тихо, что ее надо подтолкнуть, а сделать это могут только те, кто стремится умереть, а не победить. Андрей не стремился умереть. Он хотел победить. Не знал — как? Об этом у Лося спрашивать было глупо. Лось отвечал одно и то же, односложно — смерть, подвиг. Андрей же знал, что у Лося была женщина, красивая молодая женщина, в которую Лось был влюблен. И она не знала — кто такой Лось, что он делает, сделал и сделает…
…Крахмальный воротничок непривычно натирал шею. Непривычными были и мягкая шляпа, пальто. Андрей мог свободно пройти мимо дворника, а на возможный вопрос ответить «К господину Серебрякову!», небрежно, свысока. Но словно чей-то голос произнес над ухом: «Стой! Подожди!» Возможно, голос того, кто знал, что для Андрея возможность свысока говорить с дворниками была еще более непривычной, чем новая одежда. А тут еще Бердников переусердствовал с краской. Надо было купить для темно-русых волос, а по совету приказчика — эти приказчики! подлое племя! — Бердников купил черную. Из блондина Андрей превратился в брюнета. Брюнет с ярко-голубыми глазами привлекал особенное внимание. К тому же — румянец, яркие, полные губы. Проходя мимо одной витрины, Андрей посмотрел на свое отражение. Кукольный красавчик. Пришлось поднять воротник пальто, надвинуть шляпу на глаза.
Бердников всегда делал все по-своему. Сегодня утром ушел, сказав, что ему надо с кем-то встретиться. Не сказал — с кем. Старшего по пятерке Бердников слушал беспрекословно, но из их пятерки остались только Андрей и сам Бердников. Старшего зарубил гвардейский офицер, Сидеров застрелился последним патроном, прямо в сердце, на мосту через Екатерининский канал. Глухова поймал городовой. Как офицер рубил старшего, Андрей видел сам. Старший несколько раз выстрелил в воздух, привлекая внимание на себя и давая Андрею с портфелем убежать по Фонарному к Офицерской. Если бы считал патроны, офицер бы получил свое.
Про Глухова и Сидерова было в газете. Газету принес Бердников, когда ходил за краской для волос. Только без фамилий. Их фамилии были неизвестны следствию. Да и Андрей не был уверен, что Сидеров и Глухов их настоящие фамилии. Он им свою не называл. Он имя тоже скрыл, был для них Вильгельмом. «Беги, Вилька! — крикнул старший. — Беги!» и повернулся, чтобы встретить удар саблей.
Теперь Бердников стремился показать, что старший — он. Он и впрямь старше, но ненамного, лет на пять, а выглядел почти на тридцать. Под глазами, от уголков глаз к вискам — морщины. Бердников объяснял — морщины от близорукости, но очков не носил. В квартального Бердников промахнулся с трех шагов. Вот странно! Андрей стоял за спиной Бердникова, за спиной и чуть вправо, всего, значит, шагах в десяти, а попал квартальному в лоб с первого выстрела. Бердников потом спрашивал — что Андрей чувствует? появились ли у него новые силы или, наоборот, он ощущает бессилие, апатию? Лось доверял Бердникову, значит, и Андрей должен был доверять, но Бердников был слишком говорлив, причем любил красивости, при разговоре размахивал руками, подходил почти вплотную, дышал в лицо.