— Вы сердитесь, мистер Хоуард?
Незачем было еще больше огорчать детей, им и так предстояли новые испытания.
— Не сержусь, — сказал старик. — Было бы лучше, если бы она послушалась, но теперь не стоит об этом говорить.
Шейла все еще горько плакала.
— Я люблю говорить по-английски, — всхлипнула она.
Хоуард остановился и вытер ей глаза; конвойные не помешали ему и даже соизволили приостановиться.
— Не плачь, — сказал он Шейле. — Теперь ты можешь говорить по-английски сколько хочешь.
И она, успокоенная, молча пошла рядом с ним, только изредка хлюпала носом.
Их провели шагов двести по дороге к Ланнили, повернули направо и ввели в дом, где помещалась караульная. Они вошли в комнату с голыми стенами, при виде их фельдфебель наскоро застегнул мундир. Потом он уселся за непокрытый дощатый стол на козлах; конвойные выстроили перед ним задержанных. Он презрительно оглядел их с головы до ног.
— So! — сказал он наконец. — Geben Sie mir Ihre Legitimationspapiere[94].
Хоуард понимал по-немецки всего несколько слов, остальные — и вовсе ни слова. Они недоуменно смотрели на немца.
— Cartes d'identité[95], — сказал он резко.
Фоке и Николь достали свои французские удостоверения личности; немец стал молча их изучать. Потом поднял глаза.
Жестом игрока, который, проигрывая, выкладывает последнюю карту, Хоуард положил на голый стол английский паспорт.
Фельдфебель усмехнулся, взял паспорт и с любопытством стал изучать.
— So! — сказал он. — Englander[96]. Уинстон Черчилль.
Поднял голову и принялся разглядывать детей. На плохом французском языке спросил, есть ли у них какие-нибудь документы, и явно был доволен, услыхав, что документов никаких нет.
Потом он о чем-то распорядился по-немецки. Пленников обыскали, убедились, что при них нет оружия; все, что у них было — бумаги, деньги, часы, всякие личные мелочи, даже носовые платки, — отобрали и разложили на столе. Потом отвели в соседнюю комнату, где на полу лежало несколько соломенных тюфяков, дали всем по одеялу и оставили одних. Окно было грубо зарешечено деревянными планками; за ним на дороге стоял часовой.
— Я очень сожалею, что так вышло, — сказал Хоуард молодому рыбаку.
Он был искренне огорчен, ведь француз попался ни за что ни про что.
Тот философски пожал плечами.
— Был случай поехать к де Голлю, поглядеть на белый свет, — сказал он. — Найдется и еще случай.
Он бросился на тюфяк, завернулся в одеяло, собираясь спать.
Хоуард и Николь сдвинули матрасы по два, на одну такую постель уложили Розу с Шейлой, на другую мальчиков. Остался еще один матрас.
— Это для вас, — сказал Хоуард. — Я сегодня спать не буду.
Николь покачала головой.
— Я тоже.
Полчаса они сидели бок о бок, прислонясь к стене, и смотрели на зарешеченное окно. В комнате стало уже почти темно; снаружи в звездном свете и последних отблесках заката смутно виднелась гавань. Было еще совсем тепло.
— Утром нас допросят, — сказала Николь. — Что нам говорить?
— Мы можем говорить только одно. Чистую правду.
С минуту она раздумывала.
— Нельзя впутывать ни Арвера, ни Лудеака, ни Кентена, мы должны всеми силами этого избежать.
Хоуард согласился.
— Они спросят, где я взял этот костюм. Можете вы сказать, что это вы мне дали?
— Да, хорошо, — кивнула Николь. — И скажу, что прежде знала Фоке и сама с ним договорилась.
Молодой француз уже засыпал; Николь подошла и несколько минут серьезно что-то ему говорила. Он пробурчал согласие; девушка вернулась к Хоуарду и снова села.
— Еще одно, — сказал он. — Насчет Маржана. Не сказать ли, что я подобрал его на дороге?
Николь кивнула.
— На дороге в Шартр. Я ему объясню.
— Может быть, все и обойдется, лишь бы не устроили перекрестный допрос детям, — с сомнением сказал Хоуард.
Потом они долго сидели молча. Наконец Николь тихонько пошевелилась рядом со стариком, пытаясь сесть поудобнее.
— Прилягте, Николь, — сказал он. — Вам надо хоть немного поспать.
— Не хочу я спать, мсье, — возразила она. — Право, мне куда приятнее вот так посидеть.
— Я о многом думал, — сказал Хоуард.
— Я тоже.
Он повернулся к ней в темноте.
— Я бесконечно жалею, что навлек на вас такую беду, — тихо сказал он. — Я очень хотел этого избежать, и я думал, все обойдется.
Николь пожала плечами.
— Это неважно. — Она запнулась. — Я думала совсем о другом.
— О чем же? — спросил старик.
— Когда вы знакомили нас с Фоке, вы сказали, что я ваша невестка.