Около трех часов к ним подошел траулер, с борта спросили, кто они, и, пока лодку раскачивало рядом, объяснили, что надо идти к высокому берегу Рейм-Хеда, видневшемуся на горизонте.
Около половины шестого подошли к Рейм-Хеду. Тут с ними поравнялся сторожевой катерок, который до войны был просто маленькой яхтой; лейтенант добровольного резерва вновь опросил их.
— Катуотер знаете? — крикнул он Хоуарду. — Где стоят летающие лодки? Правильно. Идите туда, в бухту на северной стороне. Там высаживаются все беженцы, у рыбачьей пристани. Поняли? Ладно!
Катерок повернул и помчался своей дорогой. Рыбачья лодка медленно миновала Рейм-Хед, потом Коусэнд, потом волнорез и вошла в надежные воды залива. Впереди, на холмах над гаванью, раскинулся Плимут, серый и мирный в вечерних солнечных лучах. Хоуард тихонько вздохнул. Ему вдруг показалось, что во Франции он был счастливее, чем будет на родине.
Лодку здесь почти не качало, и, глядя на военные корабли в заливе и на берег, дети немного оживились. Фоке по указаниям старика пробирался между военными кораблями; правее Дрейк-Айленда повернули круто к ветру и спустили коричневый парус. Потом, только на моторе, подошли к рыбачьей пристани.
Перед ними у пристани уже выстроились вереницей другие лодки, на английский берег выходили беглецы из разных стран, кого тут только не было. Хоуард со своими подопечными провел на воде с четверть часа, прежде чем удалось подойти к трапу; а над ними кричали чайки, и невозмутимые люди в синих фуфайках смотрели на них с причала, и девушки в нарядных летних платьях, запечатлевая происходящее, щелкали затворами фотоаппаратов.
Наконец все они взобрались по ступеням и присоединились к толпе беженцев на рыбном рынке. Хоуард был все в том же наряде бретонского батрака, небритый и очень, очень усталый. Дети, голодные, измученные, жались к нему.
Властная женщина в форме Ж.Д.С.[116], стройная, подтянутая, подвела их к скамье.
— Asseyez-vous la, — сказала она, очень дурно выговаривая по-французски, — jusqu'on peut vous atteindre[117].
Хоуард в изнеможении, почти в обмороке опустился на скамью. Раза два подходили женщины в форменной одежде, задавали вопросы, он машинально отвечал. Полчаса спустя молодая девушка принесла им всем по чашке чая, который они приняли с благодарностью.
Чай подбодрил старика, в нем пробудился интерес к окружающему. И тут он услышал английскую речь; несомненно, говорила женщина образованная.
— Вот эта группа, миссис Даусон. Семеро детей и двое мужчин.
— Какой они национальности?
— Это, видимо, смешанная группа. Есть одна довольно приятная девочка, которая говорит по-немецки.
— Бедный ребенок. Наверно, она австриячка.
Другой голос произнес:
— Среди этих детей есть англичане.
Сочувственный возглас:
— Да что вы! Но в каком они виде! Заметили вы, в каком состоянии их несчастные головки? Дорогая моя, они же все вшивые… — Возмущенная пауза. — И этот ужасный старик… Не понимаю, кто мог доверить ему детей.
Старик чуть улыбнулся и закрыл глаза. Вот она, Англия, такая знакомая и понятная. Вот он, покой.
12
Упала последняя бомба, в последний раз протрещала зенитка; пожары на востоке угасали. Со всех концов города запели фанфары — отбой воздушной тревоги.
Мы одеревенело поднялись с кресел. Я подошел к большому окну в дальнем углу комнаты, отдернул штору и распахнул ставни. На ковер со звоном посыпались стекла; прохладный ветер дохнул нам в лицо и принес горький, едкий запах гари.
Внизу на улице усталые люди в плащах, резиновых сапогах и в касках работали небольшим электрическим насосом. Что-то звякало, будто звенели хрустальные подвески тысячи люстр: это в домах напротив люди переходили из комнаты в комнату, распахивали разбитые окна, и осколки стекла сыпались из рам на тротуар.
Над Лондоном разливался холодный серый свет. Моросил дождь.
Я отвернулся от окна.
— И вы отправили детей в Америку? — спросил я.
— Да, конечно, — сказал старик. — Они поехали все вместе. Я дал радиограмму родителям Кэвено, предложил отослать Шейлу и Ронни, а Тенуа попросил меня отослать Розу. Я уговорился с одной знакомой женщиной, и она отвезла их в Бухту.
— И Анну тоже?
Он кивнул.
— Да, и Анна тоже поехала.
Мы направились к дверям.
— На этой неделе я получил письмо из Уайтфоллс, от ее дяди, — продолжал старик. — Он пишет, что телеграфировал брату в Германию, надо думать, тут все улажено.
— Вашу дочь, должно быть, несколько ошеломил приезд такой компании, — заметил я.
Старик засмеялся.
— Ну, не знаю. Я запросил телеграммой, примет ли она их, и она ответила, что примет. Ничего, она справится. Костелло, видимо, переделывает для них дом. Устраивает бассейн для плавания и новый причал для их лодок. Я думаю, им там будет очень хорошо.
В тусклом свете раннего утра мы спустились по лестнице и в вестибюле расстались. Хоуард на несколько шагов меня опередил — я задержался, спросил ночного швейцара, насколько пострадало здание клуба. На крышу попала зажигалка, сказал он, но молодой Эрнест затоптал ее и погасил. И не действуют ни газ, ни водопровод, но электричество от налета не пострадало.
— Я провел ночь в курительной, разговаривал с мистером Хоуардом, — сказал я, зевая.
Швейцар кивнул.
— Я заглядывал туда раза два и видел, что вы с ним сидели. Я еще сказал управляющему, вот, говорю, хорошо, что он там не один. Я смотрю, очень он постарел за последнее время.
— Да, наверно, — сказал я.
— Месяца два назад он уезжал отдыхать, — сказал швейцар. — Но что-то, похоже, не пошел ему на пользу этот отдых.
Я вышел на улицу, и осколки стекла захрустели у меня под ногами.