Глава 5
Я проснулся рано и не в своей постели, Моя была холодной, узкой, жестковатой, пропахшей одиночеством и табаком — постель холостяка, где женщины — редкие гости и столь же случайные, как ананас в банке сардин. Но это ложе было рассчитано на двоих. Широкое, мягкое и теплое, как летний луг, согретый солнцем… И витали над ним ароматы любви, запах духов, накрахмаленных простынь и сплетенных в экстазе тел.
Я покосился направо — Дарья спала, свернувшись калачиком, прижавшись щекой к моему плечу; веки ее были сомкнуты, веера ресниц подрагивали в такт дыханию, каштановые локоны рассыпались по подушке. Я посмотрел налево — лампа, хрупкий маяк моего нежданного счастья, казалась темной и мертвой, как руины Вавилона. Где путеводный свет звезды, толкнувший нас в объятия друг друга? Где огонек, мерцающий вдали над летним, полным знойной страсти лугом?.. Строчки, слетевшие стрелами с тетивы Эрота, возникшие из вакуума, из астральных бездн, мелькнули в сознании и погасли. Я криво усмехнулся. Должен сказать, подобная манера выражаться мне совершенно несвойственна. Как многие из нас, в юные годы я отдал дань романтике и поэзии, сложив десяток очень посредственных виршей, но те времена давно миновали. Теперь я предпочитаю размышлять и действовать. Так что звезды звездами, Эрот Эротом, но пора приниматься за дело.
Медленно, стараясь не разбудить Дарью, я соскользнул с ложа любви и выбрался в коридор, прихватив ворох своих одежд и матовый стеклянный маячок. Когда я крался мимо гостиной, попугай приоткрыл один глаз, уставился в мою сторону и буркнул:
— Прр-релюбодей!
— Прр-ридурок! — отреагировал я.
— Петрр-руша хочет жрр-рать! Жрр-рать! Порр-ртвейн! Крр-реолку!
— Обойдешься, крр-ретин.
Обменявшись любезностями, мы расстались, и я отправился на кухню. В ящике кухонного стола нашелся кое-какой инструмент — большая погнутая отвертка, молоток, едва державшийся на рукоятке, тупое шило, ломаные пассатижи и перочинный ножик с половинкой лезвия. Взяв в руки отвертку, я с недоверием осмотрел ее, размышляя о том, сколь странные существа эти женщины. Они уверены, что отвертка — всегда отвертка, а значит, в хозяйстве вполне достаточно единственного экземпляра. Они не могут сообразить, что для винта с крестовой нарезкой необходимо соответствущее жало, а если перед вами винтик, а не винт, то и отвертка должна быть небольшой, а не размером с кочергу. В конце концов, негромко чертыхаясь и скрипя зубами, я разобрал проклятую лампу. В ней обнаружился синий футлярчик — точно таких же габаритов, как в спрятанной на даче коробке. Он был пуст, а под ним лежало нечто голубоватое, приятно-округлое и гладкое, похожее на окатанный морем камешек — загадочный Венерин амулет, приворотное зелье, талисман неиссякающей страсти… При виде его я почувствовал жжение в паху и ощутил, как воздух снова сгущается и тяжелеет, но справился с собой, быстро отвел глаза и на ощупь сунул опасную штучку в футляр, а футляр — в карман. Потом опустился на табурет и призадумался. В коробке, обнаруженной на даче, хватало места для семи футлярчиков. Но было их пять, считая с черным, который я забрал с собой, а семь минус пять равняется, как известно, двум. Где же они? Один сейчас в моем кармане, другой — весьма вероятно — похищен гаммиками, убийцами Сергея… Вполне логичный вывод! Я вспомнил его позу, руку, вытянутую вперед словно в попытке защититься — или что-то показать напавшим на него. Что-то ужасное, способное испепелить их, превратить в камень или свести с ума… некий могущественный амулет, который он держал при себе, на всякий случай, для защиты… Может, потому в него и стреляли? Сразу, без разговоров и обсуждений?
Эта мысль тоже казалась логичной, и от нее тянулась нить к команде гамма и к иксу Кем бы ни были таинственные гаммики, об амулетах им было кое-что известно, а значит, они входили в окружение Сергея, вращались по близким к нему траекториям. “Возможно, кто-то из его клиентов?” — подумал я, припоминая сказанное Мартьяновым о несимпатичном Танцоре из купчинской преступной группировки, которого лечили экстрасенсы. Штучка, лежавшая в моем кармане, могла бы исцелить его… во всяком случае, на некий временной период… Но при чем тут лампа? Сергей, конечно, не отличался аккуратностью, но чтоб устраивать тайник у изголовья супружеской постели… Что-то в этом было вопиюще нелепое, смешное и в то же время закономерное, понятное, но не в рамках бесполой компьютерной логики, а в человеческих соображениях. Я догадался, что, зацепившись за эту самую супружескую постель. Все мы люди, все человеки, и всем нам хочется женской ласки и тепла, всем мечтается, чтоб нас любили… Особенно в те черные мгновения, когда нас занесло куда-то не туда, и любимая супруга говорит: а ты ведь изменился, понимаешь?.. сильно изменился за последний год… А сказавши это, поворачивается к вам спиной… Как тут избегнуть искушения?
Ежели в ваших руках Венерин амулет любви…
Сергей, вероятно, пал в борении страстей, а после то ли забыл о своем амулете, то ли скорее всего не догадался вовремя вынуть его из лампы. Возможно, он пользовался им не раз, и это сделалось привычкой, а о привычном не вспоминаешь в хаосе переезда. Остановившись на этой версии, я решил пока не рассматривать прочих гипотез Так ли уж важно, зачем, почему и для чего амулет оказался запрятанным в лампу? Со временем все прояснится. А в это утро у меня имелись другие поводы для размышлений.
Не очень приятные, надо заметить. Я думал о кареглазой девушке в теплой и мягкой постели, о том, что свела нас случайность, кривая тропинка судьбы, коварный похотливый ведьмин знак, что прятался сейчас в моем кармане. Свести-то свел, а вот что дальше? Что она сделает, проснувшись, как поглядит на меня? С радостью? С гневом? С недоумением? А может, с отвращением — как смотрят на ловкача и насильника, который все-таки добился своего? Или повеет от нее холодом равнодушия — ни гнева, ни приязни, ни ласки, ни укора? Случилось так случилось, с кем не бывает… Всякий зверь спаривается в должный срок и в подходящем месте, не исключая мокриц и пауков-птицеедов… Вообще-то я с легкостью расстаюсь с женщинами, без всяких комплексов, претензий и проблем, так что мысли, посетившие меня, казались отчасти удивительными. Я подумал, что эти терзания и опасения, возможно, связаны с тем, что Дарья — моя соседка, что правило “не гуляй, где живешь” нарушено самым грубейшим образом и что, встречаясь с ней, я буду испытывать вечное чувство вины и неловкости. Однако не стоило обманываться на этот счет. Никакой вины и никакой неловкости! Она мне просто нравилась, без всяких приворотных зелий и колдовских амулетов. Мне не хотелось расставаться с ней, терять ее — мысль об этом казалась нестерпимой. Я был готов на любые жертвы — даже согласен терпеть оскорбления ее нахального попугая.
Видно, эти думы погрузили меня в окончательный транс, и я не услышал, как Дарья явилась на кухню. Только почувствовал вдруг ее запах, и тут же меня обхватили за шею, прижали к чему-то упругому, ароматному, куснули за ухо, поцеловали. Мой серый мышонок, внезапно обернувшийся принцессой… В отвертках она не разбиралась, но что касается всякого-прочего, была на должной высоте.
Нацеловавшись всласть, Дарья осмотрела стол и строго произнесла:
— Зачем ты разобрал нашу лампу? “Нашу!..” — с восторгом отметил я, поглаживая что-то теплое и бархатистое.
А вслух сказал:
— Все разобранное, птичка, будет собрано и починено. Хотя с такой отверткой придется попотеть. И пассатижи у тебя сломаны, и ножик… Меня опять куснули за ухо.
— Зануда! Чини и собирай! А я займусь яичницей и кофе. Ты как любишь, черный или с сахаром и молоком?
Я опустил веки, ощущая, как в душу нисходит блаженный покой. Можно было не волноваться: я находился при деле, и женщина хлопотала вокруг меня. Что еще надо для счастья?
— Яичницу, пожалуйста, глазунью, на три яйца, с беконом или с ветчиной. Кофе без сахара и молока, покрепче. С кофе — бисквит, с яичницей — хлеб. Хлеб надо бы поджарить… У нас есть тостер?