Самое интересное, что она казалась ужасно довольной.
Три дня до отъезда прошли в любви и покое, если не считать звонков. Чаще всего звонили клиенты, и приходилось информировать их, что у меня медовый месяц, что я отбываю на отдых в Испанию или скрючен в штопор приступом подагры. Пара звонков была от остроносого и один — от мормоныша: команда альфа желала знать, когда я покину российские пределы, где доверенная мне повестка и что там слышно от моей соседки; команда бета любопытствовала насчет души Орнати, греховного мага и колдуна. Отметив, что мормоныш уже раздобыл мой телефон, я дал исчерпывающие комментарии по всем вопросам: что отбываю в четверг, в шесть тридцать пять утра, чартерным рейсом на Малагу; что соседка уехала в Пермь, на встречу местных нефтяников с японским микадо; что вернется она не раньше, чем от Перми до Токио проложат нефтепровод; что повестку сожрал хулиган-попугай, обитающий в ее квартире, и что душа Арнатова уже в раю, о чем сообщила мне лично посредством телепатической связи. Последняя информация предназначалась для мормоныша. Он, кажется, был искренне опечален, пытался разузнать подробности, но я сурово заметил: “Враг не дремлет!” — и надавил на рычаг. Во вторник, когда Дарья отправилась по своим переводческим делам, а я перебрался из ее постели за свой письменный стол, произошла еще одна беседа. Довольно странная, надо признаться, и в иных обстоятельствах я бы принял ее за розыгрыш. Но в данном случае шутками не пахло.
Телефон брякнул, я поднял трубку, и в ней раздалось:
— Ты, козел? Ты? Слушай и не щелкай клювом.
Подавив естественную реакцию рыкнуть: “От козла слышу!”, я отозвался с сильным акцентом:
— Вы звонить в норвежский консульство. У телефона Олаф Торгримссон Волосатый Пятка, атташе по культурный связь. Я слушать как одна большая ухо. Андестенд? Компроне ву?
— Слушай, фраер, — повторили мне пропитым баритоном, — все схвачено и повязано, от крыши твоей до хазы поганой. Найдешь и отдашь добром, будут бабки, а не отдашь… Наступило многозначительное молчание, но тут Олаф Торгримссон перестал понимать русский язык, перешел на английский и разразился градом вопросов:
— О, йес! Фак мани хам? Фейс он де тейбл? Дринк лав секс? Ор драйв файф смок? Рили? Ю о'кей?
— Не стучи кадыком, а шевели рогами, веник, — посоветовали в трубке. — Ясно сказано: найдешь, и мы тебя найдем да побазарим. Договоримся, если не станешь динаму крутить.
Торгримссон — благослови Творец справочники и словари! — вдруг овладел искусством ботать по фене.
— Не размножай мне мозги, перхоть, — грозно заметил он. — Сунь шнобель в варзуху, болт — в грызло и изобрази сквозняк. Режь винта, пока кислород не перекрыт!
Ошеломленная пауза в трубке. Потом:
— Ты что, придурошный? Вальты гуляют?
— Уже отгуляли, — сказал Торгримссон. — Так что не извольте метать икру.
Снова молчание. Затем хриплый протяжный выдох:
— Ну, гляди, шустряк! Встретимся!
— Встретимся, мой расписной, — пообещал атташе, опуская трубку. Однако шутки шутками, а разговор меня обеспокоил. Я быстро собрался, бросил в сумку черный и голубой футлярчики, поехал в Промат и проследовал в свою лабораторию (три поста, три пропуска, кодовый замок на дверях и одинокий завлаб Борис Николаевич — сидит, пьет чай и режется в шахматы с компьютером). Выпив с Борисом чайку и проиграв ему партию (все же начальник, надо уважить!), я спрятал колдовские раритеты в сейф. В мой персональный сейф, где в былые годы хранились папки с внушительным грифом “Секретно”, а теперь валялся древний отчет о Чернобыльской катастрофе да лежала пустая мыльница. Вот в мыльницу я и сунул оба футляра, а после отправился домой, размышляя о полученных рекомендациях. Найдешь и отдашь добром, будут бабки, а не отдашь… Кажется, команда гамма вступает в игру, подумал я, с тревогой ощутив, насколько не подкован в этой области. Собственно, кроме фени и циркуляции финансов теневого бизнеса, я ничего не знал — ни кличек, ни структурной иерархии, ни сфер влияния различных группировок. Мои контакты с преступным миром были исключительно редкими и сводились, как правило, к обмену информацией с их аналитиками. Этих я тоже не знал по именам и не встречался с ними лично, но мы беседовали — не с помощью телефона, а исключительно по электронной связи. Все они были специалисты не слабей меня (а попадались и покруче!), и все являлись интеллигентами-сявками на службе у “крестных отцов” — могли общаться хоть на греческом, но только не по фене.
Я с горечью признал, что сам такой же лох-интеллигент и что топор в моей прихожей — сплошной обман для слабонервных. Ментальность у меня не та; может, и врежу топорищем, а вот железкой да по черепу — слабо. Отсюда следовал вполне логичный вывод: ну, гляди, шустряк! Будешь глядеть, возможно, и не встретимся… “На дачу бы съездить, коробку забрать, — мелькнула мысль. — Все-таки сейф в Промате надежнее карманов старого халата…” Но этим я решил заняться по возвращении, когда восстановлю свой тонус с помощью фламенко и болеро, морских купаний, корриды и прогулок под пальмами.
Предстоявший вояж был счастливым подарком судьбы. Прошлой осенью я потрудился на некую питерскую фирму под скромной вывеской “Голд Вакейшн”: она организует отдых для солидных людей в Испании, Франции, Греции, на Канарах и еще в десятке мест, где теплые волны плещутся у берегов, заросших бананами и ананасами Суть проблемы состояла в том, что голды льстились зафрахтовать “Тарас Шевченко” — самый шикарный одесский теплоход, совершавший круизы по Средиземному морю, от Стамбула до Гибралтара. Однако их предложение, весьма разумное и даже щедрое по нынешним временам, почему-то отвергли Одесское морское пароходство склонилось в пользу москвичей, агентства “Тур Марина Групп”, не столь солидного, как “Голд Вакейшн”, но чем-то потрафившего одесситам. Может, им нравилось нежное имя Марина, напоминавшее об известной московской писательнице (тогда как при слове “голд” на ум приходит разве что Голда Меир), а может, девицы у маринистов были более длинноногими или шутили веселей — в Одессе ведь ценят юмор… Так или иначе “Марине” улыбнулось, а “Голду” — нет.
Зафрахтовав корабль, маринисты тут же взвинтили цену путевок до небес, ополовинили команду, а после разбавили ее столичным блатняком — стюардами, у коих коленки тряслись при первом запахе спиртного, переводчиками с нижегородского на вологодский и мюзик-холльными спайс-герлс — эти, правда, предпочитали плясать не на эстраде, а в постелях. Словом, был выдержан железный принцип наших крыс: дать поменьше, содрать побольше, а заодно пристроить всех друзей и родичей.
Голды погоревали, подергались, посовещались и обратились ко мне — за консультацией и активной помощью. Я забрался через сеть в кадры маринистов и пароходства ц сразу выяснил, что здесь и там фигурируют важные шишки по фамилии Горчак. Подумать только, какое совпадение: есть московский Горчак, отечественный, и есть одесский Горчак, зарубежный; итого два Горчака — пара, а длинноногие девицы с юмором — так вовсе ни при чем! Эти Горчаки были кузенами: один возглавлял в пароходстве секцию грузопассажирских перевозок, а другой — опять-таки по странному совпадению — был хозяином “Марины”. Установив сей важный факт, я спровоцировал пару-другую сбоев в перечислении платежей из Интербанка в банк “Сицилия Коммерсиале”, после чего радяньский письменник “Тарас” застрял в Палермо на мели. Ввиду отсутствия финансов дозаправка топливом задержалась, корабельная касса пустила течь под грузом портовых сборов, корабль был арестован, а пассажиры — сплошь столичный бомонд — осатанели от скуки и взбунтовались Их вывезли самолетами, поили шампанским и коньяком, но, появившись в Москве, все они как один (о, неблагодарность людская!) ринулись судиться с “Тур Мариной”. Что до “Тараса”, то он бы долго не увидел родных одесских берегов, если бы голды не покрыли неустойку. В результате фрахт достался им, одного Горчака погнали, уличив в коррупции, другой разорился и поехал крышей, а мне — в качестве премиальных — досталось провояжировать в Коста-дель-Соль. Шесть дней в пятизвездных апартаментах, с карточкой “голд-сеньор” (что означало бесплатный харч и выпивку) плюс перелет бизнес-классом… Я, разумеется, не отказался.
В Испании я еще не бывал — как и в иных приятных странах, где можно любоваться солнцем триста дней в году. Промат — закрытая контора, а это значит, что мы сидели в нем как за каменной стеной; если же дверка приоткрывалась, то с другой стороны с удручающей регулярностью маячили Чехословакия, Польша и ГДР. Но все же я побывал в Берлине, Праге, Оломоуце и Кракове — понятно, на научных конференциях и под присмотром сероглазиков из КГБ; прочие территории, от Сингапура до Оттавы, посетили мой директор-академик и два его зама-членкора — само собой, с моими докладами.