Пожалуй, эту иронию над живоглотами могли бы счесть правильной темой воспитания и в 1930-е — не только маршировать ведь полезно, но и сажать сообща деревца, не только хрюкать в дудки военные песни полезно, но и рассыпать орешки для белки, — развивает чувство ответственности, чувство родной природы (следовательно, и национальное чувство), чувство товарищества (сегодня орешки для белки, завтра, авось, позвонишь приболевшему Клаусу — справиться, как он кха-кха?), но ведь в книге Полежаева разглядели проползшую симпатию к евреям!
Вот цитата: «В современном ответвлении дарвиновской науки, в теории полицентризма происхождения человека, есть и свой аппендикс — утверждается, что, например, евреи тоже произошли от обезьян, но далеко не от тех, что прочие люди. Не правда ли, остроумно?» Добавлю, что иных упоминаний рокового народа в книге Полежаева не отыщешь.
А Россия? Да, в книге для немецких девочек и мальчиков (совсем скоро многие из подросших читателей отправятся туда отнюдь не в туристическую поездку) есть слова о России. Они возникают неожиданно: Полежаев пишет всего лишь о божьей коровке (вспоминая попутно ее названия в других языках Европы — Ladybird — птичка Богородицы, Marienkдfer — жучок Марии, Bкte а bon Dieu — животинка Боженьки, Vaquita de San Antо€n — коровка святого Антония) и говорит вдруг, что жучок (он приводит буквальный перевод на немецкий русского названия — Das Gottes Kьhchen), пожалуй, — единственное существо, открыто исповедующее Бога в порабощенной атеизмом России.
Когда Полежаева арестуют в 1945-м, то среди прочих обвинений красным карандашом отчеркнут процитированные слова.
Да, надо вспомнить, что сразу же по выходе книги Полежаев был награжден премией Католического университета Мюнхена.
В обвинении будет строка и об этом, с точным указанием полученных марок. В тексте допроса (теперь он рассекречен) есть слова обвиняемого: «Насколько помнится, здесь приписан лишний ноль».
Кстати, в этой же книжечке есть отдельная глава о пользе научных путешествий. Давид Ливингстон — по душным джунглям Африки, почтенный Альфред Брэм на чахоточном пароходе — по Нилу, неутомимый Пржевальский — по пустыням Монголии, но ведь отчего — спрашивал Полежаев — не пройтись по ближайшему парку? И в родной стране (речь о Германии) найти даже новые виды!
Кстати, он деликатно не уточняет, что недавно обнаруженный новый вид бражника пьяного (он, в самом деле, характеризуется заваливающимся летом после винопития на весенних дубах) — был пойман самим Ильей во время моциона в Тегельском лесу (в окрестностях столицы, рядом с их институтом в Берлин-Бухе) и вежливо предложен в коллекцию берлинского зоологического музея.
Но Илья совершал путешествия отнюдь не только по паркам. Каменноостровские прогулки вдруг удлинились на тысячи верст. Еще студентом Илья — ликующий, в походной экипировке, в шведской рубахе из тонкой шерсти, в английских колониальных ботинках, в которых получится, кажется, ходить, не падая, по отвесной стене — вместе с такими же фанатиками-чудаками выехал из Петербурга в июне 1917-го — у них была совсем не близкая конечная цель: русский Памир. Что? — спрашивали доброжелатели — университетские профессора потеряли рассудок? И дома — небезопасно. Однако Илья не слушал родительских опасений — к тому же университет (уже не императорский, но все еще петроградский) сумел выделить деньги на экспедицию. А также (с извинениями на лице главного хранителя подобных запасов) — изрядную порцию сублимированного мяса, заготовленного, кажется, еще для несостоявшейся экспедиции Обручева 1911 года.
Им везло. Их было девять — семь студентов, доцент Николаев и недавний профессор Игнатий Развадовский, позже прославившийся акклиматизацией в России американских животных вроде ондатры, — и если поезда шли слишком медленно, они, выволочив походный скарб, весело брали подводы. Разумеется, не без происшествий. Трезвенники-магометане (проводники и носильщики) в Киргиз-кайсацких степях выпили весь спирт (а как вы, простите, будете спиртовать животных?) Впрочем, на русской таможне удалось найти запас водки. Затем — еще конфуз. В их мужской компании была одна барышня — Софья Залеман — да, та самая, которая впоследствии основала сеть станций заготовления змеиного яда в Туркестане. Кажется, не одно поколение зоологов (особенно студентки) с восторгом слушает шекспировскую историю любви благородного профессора Развадовского и его ученицы — самоотверженной Залеман. Они вдвоем бродили по берегам Балхаша — и надо же: на привале Развадовский был укушен гюрзой в ягодицу! Для профессора непростительная оплошность. До лагеря было версты четыре — но, простите, при быстрой ходьбе яд распространяется не менее быстро, да и не может укушенный идти далеко и долго. Что же делать? Они знали, что все привычные методы — прижигания, жгут, алкоголь на рану и внутрь — не дадут никакого эффекта. Можно только одно — быстро высосать яд (если, конечно, во рту нет ранок). Так Софи спасла учителя. Они вернулись в лагерь — он, прихрамывающий, опирающийся на ее руку, она — с разметанными и вызолоченными степным солнцем волосами — и объявили, что в ближайшем городе, где будет русская церковь, состоится их венчание. Между прочим, дружкой стал Илья. Ему (он не сознавался в этом) Софи тоже нравилась. Но ведь собирать степных клещиков нравилось больше, не так ли? Кстати, его зарисовки изменений в строении челюстей клещиков в зависимости от образа жизни животного, на котором клещик паразитирует, до сих пор считаются образцовыми во всех руководствах.