«Что поделаешь, — сокрушался патефон, — прошло время, а время, в отличие от песенки, никогда не останавливается…»
«Но ведь сейчас коммунизм прочен?» — спросит, как бросит камешек с пирса, Хольцман.
«В твоих глазах, моя дарлинг, я вижу упрек, — грустил патефон. — В чем-то, наверное, он справедлив, раз ты смотришь на меня так…»
«Прочен или в чем прочность коммунизма? Отвечу! — радостно пыхнет сигарой профессор. — Брюква медленнее гниет, чем помидор. Давайте поразмышляем о тайнах брюквы… Припомните, что Сталин еще в славном 1937 году похвалялся, что коммунисты обгонят Запад в техническом прогрессе, построят общества изобилия, гха-гха-гха! Гипсовые фрукты на псевдоамериканских небоскребах Москвы — это был новый ход Сталина…»
«Я, конечно, виноват и поэтому опускаю глаза под твоим взором, но ты попробуй простить меня: что я мог сделать, моя дарлинг?»
«…Естественно, гипсовые фрукты не превратятся в настоящие, но хоронить наследие великого фруктовода пока рано…»
«Ведь я могу рассчитывать, что все равно ты никогда не посмотришь на другого? Даже если он очарует тебя?..»
«…Я вам, почтенный Роби… гха… Боби… Скажу больше. Открою секрет…»
«Я знаю, что ты мечтала о детях, но ведь наши случайные встречи, пока я ехал в одну сторону, а ты в другую, наши лица, смотрящие из вагона в вагон, наши протянутые друг другу руки не могли дать нам твоей мечты…»
«…Секрет, сопоставимый с секретом атомной бомбы…» — «Фай!» — испугается обезьянка, генерал просверлит ей большим пальцем запястье. «Но я продаю свои секреты бесплатно (он перешел на шепот антреприз Бродуэя). Если бы Сталин не рассорился с евреями, знамя марксизма сейчас реяло бы над Белым домом! Над всем миром!..» — «Это намек?» (Хольцман почти гневно) — «Какой намек! — махнет Божидаров сигарой. — Святая правда!» — «Фэй!» — скажут обезьянка и генерал вместе. «…Семинария, православная грузинская семинария спасла мир от заразы марксизма! — декламировал Божидаров. — Ненависть к евреям (извините — он поклонился Хольцману) — старая семинарская закваска — вдруг забродила у Сталина с возрастом. Что поделаешь (повел сигарой) — мы не властны над впечатлениями детства. А впрочем, не исключаю просто ненависти одного маленького племени к другому. Маленькие (запнулся, глядя на Хольцмана) больно кусаются… Или (сигара потухла) просто способ отвлечь? Народ много ждал после войны… Ну, вот вам: евреи…»
«Даже когда тебя нет рядом, я все равно вижу твои глаза. Мне кажется, когда ты засыпаешь, ты улыбаешься, ведь если жизнь так грустна, то сны обязательно счастливы. Ты видишь нас во сне вместе. Правда, дарлинг?»
«В „Лайфе“ частично пройдет…» — тихо сказал Спегенберг, повернувшись к Булену. «Нетх-тх, — кашлял Божидаров, — самодовольная Москва еще долго будет рассылать миру чемоданчики с верным оружием марксистской идеи! А вы знаете, что такое верное оружие марксистской идеи?..»
«Правда, моя дарлинг? Бу-ру-бу… Скажи, я принес тебе хотя бы минутку счастья? Бу-ба-би…»
«Верное оружие марксистской идеи — это чемоданчики с долларами!» — «Фюй!» — «Высосав нефть, спилив лес, вычерпав лапами золото! Бросьте в чемоданчики несколько ленинских брошюрок — духовная пища на века — и самую современную — речи нынешнего вождя. Китайцы и негры взвоют от восторга. Да и вы разве против цитаты: „Люди доброй воли приветствуют мирные начинания Москвы во всем мире! Ура“ Разве против?..»
«В твоих глазах я уже ничего не вижу, совсем ничего. Потому что ты, моя дарлинг, закрыла глаза навсегда. Бу-бу-бу… Бу-ру-ба…»
«Господа, — рассмеется Ольга, — а вы заметили, что на краю стакана мистера Пола ночная бабочка пьет коктейль!» — «Разве уже наступила ночь?» (обезьянка)