— Мне стало любопытно, что тут твориться, в таком глухом и заброшенном месте. Что за глупцы рискнули разбудить то, к чему не стоило и близко подходить
По прекрасному лицу вампирши потекли красные струйки, и она запричитала:
— О нет, прошу Вас, милостивый господин! Пощадите! Я стану самой верной Вашей слугой! Я убью всех Ваших врагов!
— Не надо слов, ламия. Я слишком хорошо знаю вашу линию, чтобы верить твоим лживым словам.
Де Неамель словно объяло невидимое пламя. Её тело чернело, ссыхалось, наружу начали выпирать белые кости, волосы седели и опадали с голого черепа, пока все тело просто не осыпалось черной пылью.
Фигура направилась к ковчегу. А я осторожно за ним наблюдал замерев. Потом, видя, что на меня не обращают внимание, подошёл к валяющемуся в пыли знамени “Белых Быков Гольшарка” и скинув с неё голову капитана, завязал на теле.
— Слишком дорогая цена, графиня, оказалась у этой вашей экспедиции. Что же ты хотела здесь взять… — вздохнул я, оглядывая поле боя, усеянное трупами товарищей и первого друга, который у меня появился, вперемешку с мертвяков.
Фигура повернулась ко мне. Капюшон свисал так низко, что тот, кого он скрывает, физически не мог ничего видеть. Значит видел по другому, способом, где глаза не нужны
— Я слышал, ламия сказала, что ты любопытный экземпляр. Действительно так — пару сотен лет не видел таких, как ты в наших краях. А то, что она хотела забрать здесь: этот артефакт только для мёртвых…. Живые его просто не почувствуют.
Я вспомнил о своих лелеемых мечтах. О том, что хватит плыть по течению судьбы. О том, что надоело скитаться. О том, что не хочу уже скрывать свой облик и может быть удастся его поменять… Я сделал шаг вперёд.
— Господин, у меня есть к вам предложение.
В погребальной камере стояла группа жрецов, держа в руках священные алебастровые сосуды. Высокие, царственные, в черных потрепанных временем мантиях погребального культа Кхемри; на блестящих головах венцы, усыпанные сапфирами и рубинами, узкие бородки перевиты полосками чеканного золота. Жёлтая кожа обтянула костлявые лица.
Они стояли перед мраморным сакофагом, на поверхности которого были вырезаны зловещие символы власти, а воздух, окружающий этот гроб, был холодным и сырым. Жрецы, опустились на колени перед восемью ксосудами, ставя их вокруг саркофага.
Потом, под читаемые вслух древние тексты культа, двое жрецов отделились от группы и перерезали горло нескольким пленникам, которых притащила стража.
В помещении раздавался звон серебряных колокольчиков, отпугивающих злых духов, способных помешать ритуалам пробуждения.
В темноте саркофага раздавались звуки.
Тяжёлая крышка сдвинулась усилиями мёртвых прислужников, явив свету старшего жреца. Одежда его истлела очень давно и рассыпалась, обнажая исписанную символами защиты и неприкосновенности пергаментную кожу, и лишь зачарованные украшения указывали на его положение.
Старший жрец повернул свой череп к своим помощникам при жизни. В запавших глазницах разгорался зелёный огонь. Челюсть неуклюже задвигалась.
Древний жрец попытался глубоко вдохнуть, наполняя легкие священным фимиамом, курившимся в трех маленьких жаровнях, но его дырявые лёгкие были на это неспособны. Из иссохшихся связок вырвался хриплый голос, молчавший многие сотни лет.
— Зачем вы меня разбудили?
В его горле со щелчком восстановились хрящи. Сила крови, пошедшая на ритуал, принадлежала крепким мужчинам и хорошо ему подходила.
Его забальзамированное тело подняли из саркофага.
— Во славу Пхакта, о Хасамеф. Стража не смогла отбиться от нарушителей. Один ушебти повержен. Нарушители выкрали реликвию. Нам нужно твоё слово.
— Требуется покарать презренных воров, где бы они ни были и вернуть реликвию. Будите всех!