Вчера, в неестественном спокойствии, маг продемонстрировал свою способность убивать Ташу одним словом. Доказав свои возможности, он заставил команду поднять железную кузницу на верхнюю палубу «Чатранда» и разжечь большой огонь под Красным Волком. Понемногу Волк стал поддаваться пламени. Наконец, на их глазах, он расплавился, превратившись в пузырящееся железо.
Последовала галлюцинаторная череда потрясений. Нилстоун, раскрытый. Капитан Роуз, как сумасшедший, налетел на Аруниса; сержант Дрелларек сбил его с ног дубинкой. Расплавленное железо разлилось, люди в агонии прыгали в море. Шаггат торжествующе взревел, схватил артефакт — и смерть серым пламенем пробежала по его руке: ибо Нилстоун (как все они вскоре узнали) убивал одним прикосновением любого, у кого был страх в сердце.
Наконец, самое странное из всех, мгновенная тишина, похожая на глухоту после пушечного выстрела, и короткое, но жуткое затемнение солнца. Когда Исик пришел в себя, он увидел Пазела, касающегося рукой Шаггата — каменного Шаггата, одна окаменевшая рука все еще сжимала свою добычу.
Оказалось, что этот пыльный смолбой пропитан магией: у него был языковой дар (маленький ублюдок говорил примерно на двадцати языках — Исик сам слышал это, — он был ходячим Карнавалом Наций), а также три мощных заклинания, Мастер-Слова, так он их называл, каждое из которых можно было произнести только один раз. Первое он употребил вчера: слово, которое превращало плоть в камень. И в порыве гениальности, за который Исик будет вечно благодарен ему, Пазел предвидел, что, если безумный король умрет, Арунис убьет Ташу в следующее мгновение. Прежде чем Нилстоун смог убить Шаггата, Пазел прыгнул вперед и заставил его окаменеть. Арунис верил, что сможет обратить заклинание вспять — и пока он мечтал об этом, у него была причина позволить продолжаться предательской игре Сандора Отта.
Но ожерелье… все планы по спасению Таши провалились из-за этого ожерелья. Арунис убьет ее, если они заговорят, если услышит хотя бы малейший слух о заговоре, распространяющийся среди гостей. И ожерелье затягивалось само по себе, если чья-нибудь рука пыталась его снять. Я даже не могу пожертвовать собой ради нее. У меня есть мужество. И не осталось причин, ради которых стоило бы жить, безмозглый слуга, которым я был. Я бы унизил их прежде, чем они убили меня, если бы я только мог нанести удар…
— К черту все это! — прогремел он. — Где ты, девочка?
— Сюда, папа.
Он завернул за угол и увидел ее, снова потягивающую из его фляжки, рядом со странным маленьким зеркальным прудом. Нет, это была птичья ванна. Нет...
— Это... растение?
Таша указала на табличку у их ног.
ПТИЦЕЯДНЫЙ БРАМИАНСКИЙ КАКТУС. НЕ ТРОГАТЬ!
То, что казалось разноцветным бассейном, на самом деле являлось высокотоксичным желе над пастью растения. Птицы размером с коршунов замечали этот кактус с воздуха, спускались, чтобы напиться, и умирали. Те, которые падали вперед, проходили через желе в течение нескольких недель и растворялись. Тело одного пустынного зяблика могло поддерживать кактус в течение месяца.
Исик неуверенно положил руку ей на плечо.
— Странный, жестокий мир, — сказал он.
— Да, — сказала Таша, прислоняясь к нему, — так оно и есть.
— Они снова дерутся, — сказал Нипс.
Пазел замер, прислушиваясь:
— Поклоняющегося гробу, пьющего кровь — зубы Рин! Ей не следовало так говорить.
Двое бывших смолбоев стояли у садовой стены, Герцил и Фиффенгурт по бокам от них. В отличие от Таши, они говорили тихо. Эти розовые сады были меньше, чем их кактусовые собратья, и свадебная процессия полностью их заполнила. Цветы были алыми, белыми, желто-оранжевыми; их аромат висел в воздухе, как сладкий пар. Официанты в королевских ливреях сновали между ними с подносами, уставленными звенящими бокалами. Слуги обмахивали пожилых государственных деятелей, которые ворчали в своих креслах. У фонтана в форме Небесного Древа король обещал увядающим сановникам «праздник на века», когда церемония закончится. Паку́ Лападолма, верная своей роли девушки-в-ожидании, болталась у ворот Кактусового Сада.
Фиффенгурт устремил на нее свой здоровый глаз:
— Возможно, нам следует довериться госпоже Паку́.
— Нет! — отрезал Нипс.
— Нет, — согласился Пазел. — Она по-своему любит Ташу, но ее единственные настоящие страсти — лошади и слава Арквала. Кто знает, что она сделает, если мы расскажем ей о плане?