Мы, приверженцы Старой Веры, в это не верим. Благословенное молоко в моей чашке не уничтожило ее кровь. Нет, ее кровь изменила молоко, необратимо и навсегда. Молоко, которое мы окрашиваем в красный цвет, — это узы и клятва. Выпивая его, мы меняемся: часть этой дочери Арквала входит в нас и остается. Благословения твоему мужеству, Таша Исик! Благословения нашему принцу! Благословения Могущественному Арквалу, Святому Мзитрину, и всем землям между ними! Благословения грядущему Великому Миру!
Толпа взорвалась. Все, что было сказано до этого момента, привело их в замешательство, но они знали, что такое мир, и их крик был бурным ревом надежды, волнения и воспоминаний о потере. Сияя, король Оширам посмотрел на нового посла. Улыбнись, Исик! Можно подумать, ты присутствуешь на казни, чудаковатый старикашка.
— Но время выпить еще не пришло, — прокричал священнослужитель в красном одеянии, перекрывая продолжительные аплодисменты. — Войди внутрь, Таша из Арквала, и выйди замуж.
Глава 4. ЖЕРТВА
7 тиала 941
Внутреннее убранство святилища освещали семь тысяч зеленых свечей с резким запахом камфоры. Помещение оказалось меньше, чем представлял себе Пазел. Свита короля, иностранные монархи, сановники и монахи-темплары уселись на маленькие табуретки, принесенные специально для этого случая, а мзитрини (которые считали стулья ненужными, но не порочными) сели на полу, скрестив ноги, так что места для свадебной процессии почти не осталось.
Люди из процессии с трудом протиснулась внутрь. Таша и принц стояли на гранитном возвышении; их семьи и ближайшие друзья стояли под ними полукругом. Все, кроме Пазела: как обладатель Благословение-Ленты, он заслужил место на помосте, где мог в нужный момент привязать ленту к руке Таши.
Тем или иным способом, конечно, этот момент никогда не наступит.
Последние из приглашенных гостей все еще проходили мимо Отца, который смотрел свирепо, как фурия, время от времени делая угрожающие взмахи своим скипетром. Гости, все культурные и важные люди, испытывали благоговейный трепет перед этим человеком, но намного меньший, чем огромная толпа снаружи. Некоторые торопились мимо него с содроганием. Некоторые закатывали глаза.
Последним шел Арунис. Пазел затаил дыхание. Чародей выглядел точно так, как обычно — коренастый богатый торговец, одетый в довольно безвкусную темную одежду, столь же дорогую, сколь и запущенную. На его лице была легкая самоироничная улыбка, и он держал свои пухлые руки сложенными перед собой, как школьник. Меньше суток прошло с тех пор, как эти руки творили смертоносные заклинания на борту «Чатранда».
— Кела-ви готал! Остановись!
Отец опустил свой скипетр, как дубинку, прямо перед грудью мага. Арунис остановился, моргая. Пазел увидел, как Таша в страхе подняла глаза. Отец яростно запел: Пазел услышал что-то о дьявольской цепи и Яме Скорби. Айя Рин, беспомощно подумал он, этого не может быть.
Все взгляды в святилище были прикованы к двум мужчинам. Арунис робко улыбнулся, как услужливый гражданин на военном блокпосту. Он покачал головой, как делают жители Опалта, когда хотят показать либо доброжелательность, либо замешательство, либо и то, и другое. Отец в ответ зарычал.
Арунис опустил голову. Он пожал плечами, его нижняя губа задрожала, и даже те, кто знал лучше, на мгновение увидели в нем доброго человека, того, кто привык быть последним в очереди, того, кто никогда не мечтал, что ему посчастливится стать свидетелем творения истории, кто даже сейчас скорее откажется от зрелища, чем доставит какие-то хлопоты окружающим. Он повернулся, чтобы уйти. Но при этом еще раз взглянул на Отца.
Их взгляды сомкнулись. Холодные глаза Аруниса сверкнули. Затем совершенно неожиданно свирепый взгляд Отца потускнел. Как автоматон, он убрал скипетр от груди Аруниса и отступил назад, махнув чародею. Улыбаясь, маг поспешил внутрь, пройдя под аркой.
Пазел закрыл глаза. Если бы Аруниса повернули! О, Таша! Мы подумали обо всем, кроме этого!
Он почувствовал такое облегчение, что едва заметил саму церемонию — декламацию монахами Девяносто Правил, пение гимна Небесному Древу и какой-то сбивающий с толку симджанский обычай, связанный с обменом куклами из конского волоса. Зато он заметил кое-что другое. Принц Фалмуркат искренне улыбался Таше — бедняжка. И Отец, вошедший в святилище, казалось, вернул себе и свой ястребиный взгляд, и свой гнев. Но он никогда не направлял их на Аруниса — более того, он, казалось, совсем забыл об этом человеке.