Из окна я наблюдал, как команда изо всех сил пыталась заменить сгоревший такелаж, при этом ни одна мачта не упала в Неллурок и их самих не унесло течением. В Этерхорде корабельщикам потребовался бы месяц на такую работу, в спокойном порту, с лесами и кранами. Люди пытались сделать это всего за несколько часов, после кровавого разгрома, на скорости тридцать узлов — причем скорость постоянно росла.
И вот что я еще скажу: у Фиффенгурта есть сила. Шесть часов я держал его связанным и с мешком на голове. Затем последовала битва с крысами, яд ползунов – и сразу же после этого битва за спасение корабля без парусов и такелажа от величайшего бедствия во всех морях. Он первым подошел к Ускинсу, держа в руке сломанное турахское копье и приставил острие к груди придурка.
— Твои погоны или твоя кровь, Стьюки. Я даю тебе пять секунд, чтобы принять решение.
Ускинс понял, что он говорит серьезно, и снял золотые погоны. Фиффенгурт взял и его шляпу, чтобы не было никакой путаницы, и послал его работать с насосами.
Сам квартирмейстер, бесцеремонно взяв на себя обязанности капитана, назначил команду на каждую мачту с приказом провести пробный рывок на каждом оставшемся лине:
— Если он вам не понравится на ощупь, режьте! Не ждите моего согласия! Мы можем пожертвовать веревкой, но не еще одним неудачным галсом! И никакого мусора за бортами, ребята — бросайте его с кормы! Если мы испортим руль, мы все сможем начать петь колыбельную Бакру.
«Чатранд» шел ровно — но только потому, что Вихрь взбил волны до состояния заварного крема. Корабль скользил, накренившись на десять или пятнадцать градусов влево, и хотя я не мог видеть Вихрь из иллюминатора, я видел, как люди старались не смотреть в ту сторону, и что́ появлялось на их лицах, когда они смотрели. Никогда команда не атаковала такелаж так быстро и так хорошо. Но с каждой минутой им приходилось все крепче цепляться за канаты и поручни — и не из-за угла наклона корабля, а из-за бушующего, воющего ветра. За последние четверть часа он невероятно усилился. Дождь, прилетавший издалека, выбивал дробь по палубе, как барабанные палочки. Крышка грузового люка свободно болталась. Спасательные шлюпки танцевали в воздухе на своих цепях.
Шум, отец. Ни один шторм, которому мы с тобой когда-либо противостояли, не имел и десятой доли того чудовищного шума, который издавали боги. В передней рубке ветер, врывавшийся под дверь и через дюжину щелей, начал рассеивать пар; мы почувствовали укол в грудь и заткнули щели рубашками, тряпками и соломой из курятника. Мы столпились вокруг маленького котелка, стоящего на огне, заслоняя его своими телами. Некоторые молились; Сандор Отт сидел в задумчивости в стороне; леди Оггоск пела Молитву Последнего Расставания, которую я не слышал от нее с тех пор, как был мальчиком на Литтлкэче и мы боялись, что вы с мамой умерли. Чедфеллоу сложил руки перед лицом, как человек, готовящийся принять худшее.
— Люди все еще истекают кровью там, все еще умирают, — беспомощно сказал он Мариле, а затем добавил: — Моя семья где-то там. Почему мы всегда разлучены?
Когда я больше не мог этого выносить, я проглотил полную грудь яда, задержал дыхание и снова вышел через дверь, быстро захлопнув ее за собой. Ветер, как удар мула, брызги, как тонкий хлыст. Я поднялся по трапу на бак, наполовину ослепленный сиянием Красного Шторма, и повернулся на верхней ступеньке, чтобы взглянуть на бездну.
Не было никакой надежды, совсем никакой. Я смотрел в пасть демона, и пасть была шириной в милю и глубиной в мысль. Не будь я вашим сыном, я бы испустил дух там и тогда. Но меня не должно было смыть с корабля — я должен был погибнуть на его борту, как подобает капитану. Я с трудом добрался обратно до передней рубки.
Слабые крики перекрыли какофонию: я поднял глаза к окну и увидел двух мужчин на брам-стеньге, цепляющихся за форштаг. Веревка тянулась к Вихрю, и, когда мгновение спустя она лопнула, люди не столько упали, сколько полетели, как две странные, неуклюжие птицы, серые с одной стороны и светящиеся красным с другой.