Там, где причал соединялся с берегом, стояли четверо людей, наблюдая за ними. Двое мужчин, две женщины. Все четверо голые. Худощавые, загорелые, с длинными и спутанными волосами. И замершие на месте, как олени.
Какое-то мгновение никто не произносил ни слова. Затем Фиффенгурт повернулся к Болуту с раздраженным жестом: «Говори, парень, говори!» Длому приложил ладони к губам.
— Вельмед! — крикнул он. — Мир вам, аббрун, и приветствия от экрос ке Нелрок!
Четыре фигуры повернулись и побежали. Одна из женщин издала странный, пронзительный крик. Затем все четверо исчезли за одним из похожих на корни контрфорсов башни.
Остальные в группе нахмурились в замешательстве. То, что кричал Болуту, было почти арквали, и все же непохоже ни на что, что они когда-либо слышали.
— Что, во имя смоляных Ям, это была за тарабарщина? — спросил Фиффенгурт.
— Это их язык, квартирмейстер, — быстро ответил Болуту, — и мой собственный. Я рад сообщить вам, что наш имперский общий язык, который мы называем дломик, является двоюродным братом вашего арквали по той простой причине, что ваша империя была основана изгнанниками с Бали Адро много веков назад. Разве я не говорил, что Дар Пазела не понадобится? Дайте себе неделю или две, и вы поймете почти любого, кого встретите. Вы говорите на диалекте дломика, друзья мои, и делали это всю свою жизнь.
— Изгнанниками? — еле слышно спросила Таша.
— Изгнанниками-людьми, — сказал Болуту, — но на Бали Адро каждый ребенок — человек, длому или кто-то другой — учится имперскому языку. Ваши истории не уходят так далеко в прошлое, миледи, но наши уходят, и они не оставляют сомнений. Ваша великая империя начиналась как наша колония.
Он говорил это сдержанно, как будто знал, что его слова шокируют. Шокировали, конечно. Но никто не восклицал и не задавал вопросов. В последние недели они вышли за рамки шока, и из-за жажды было трудно думать или заботиться о чем-либо еще.
И все же в какой-то части своего сознания Пазел все еще испытывал страх и замешательство.
— Почему они убежали, если вы говорили на их языке? — спросил он.
— Они не поняли ни слова! — яростно сказал Альяш. — Они дикари, очевидно.
— В этих местах? Чепуха! — сказал Болуту. — Я думаю, они плавали, и мы их напугали. — Его серебристые глаза искоса взглянули на них. — Вы бы видели себя. Я тоже мог бы убежать, если бы вы внезапно вынырнули из моря.
Они направились к берегу, сквозь прохладные брызги бурунов, бьющих в обращенную к морю сторону причала. Деревня была скрыта из виду за стеной, шедшей вдоль берега, виднелись только несколько крыш и шпилей, все в плохом состоянии. Маленькие крабы песочного цвета бежали перед ними. Серые пеликаны проносились над головой.
Пазел нахмурился.
— Что-то не стыкуется, — прошептал он Таше. — То, как они просто застыли, уставившись на нас. А потом убежали, не сказав ни слова.
Таша моргнула, как будто пытаясь сосредоточиться на его словах.
— Их волосы были сухими, — наконец выдавила она. — Они не плавали.
Пазел крепче сжал ее руку. Поведение людей, конечно, было странным, но поведение Таши беспокоило его намного больше. Ее осознание его — и, если уж на то пошло, всего, что ее окружало, — приходило и уходило, как солнце сквозь плывущие облака. Часто ее взгляд обращался внутрь, словно она забывала о своем теле и переносилась в какую-то далекую страну разума. Но, временами, ее глаза прыгали и метались, гоняясь за вещами, невидимыми для его глаз. Было ли это действие Нилстоуна? Она коснулась его рукой, которую он держал сейчас, той, которую она искалечила много лет назад в саду Лорга. Пазел провел пальцем по шраму. Тот был теплым на ощупь.
Ее рука дернулась, как будто он нашел щекотливое место. Она бросила на него взгляд, который на мгновение прояснился, и снова на ее губах заиграл намек на улыбку.
— Оггоск сейчас мало что может нам сделать, — сказала она.
Пазел кивнул, избегая ее взгляда. Это было правдой: сейчас они свободны. Икшели не были секретом; Оггоск больше не могла их шантажировать. Но у ведьмы была причина для угроз, и она абсолютно в нее верила. То, что Таша должна сделать, она должна сделать одна. Вы можете только встать у нее на пути.
Они дошли до конца причала. Фиффенгурт вышел на берег, опустился на колени и поцеловал песок у своих ног.
— Да здравствует Ко́ра, гордая и прекрасная, — сказал он, и остальные пробормотали утвердительное: — Да здравствует. — Это был ритуал, который никогда нельзя было пропускать: приветствие капитана Ко́ре, богине земли, в конце любого особенно опасного путешествия. Считалось, что невыполнение этого требования может привести к бедствиям на берегу, сравнимым с теми, которых только что удалось избежать в море.