Дон Сиро, приходский священник Торресильориго, который ради заработка служил и у них в деревне, был слишком молод и робок, чтобы ей противоречить. «Если от этого ваша совесть спокойней, поступайте так», — говорил он. Дон Сиро появлялся по воскресеньям после одиннадцати, приезжая на тракторе Богача, и службу отправлял просто и Евангелие старался объяснять просто. Мамертито, сынок Прудена, исполнявший обязанности служки, не начинал звонить в колокол, пока не увидит с колокольни тучу пыли, которую поднимал на дороге «фордзон» Богача.
С раннего детства Мамертито стал твердить, что ему перед сном является святой Гавриил. К шести годам лицо у него стало каким-то бессмысленным, и Сабина, его мать, говорила, что это из-за видений. Но два года спустя мальчик упал с молотилки, и из носу у него выскочило семя сосны, с корнями и ростком, и вышло много крови и гноя, и после этого лицо у него снова оживилось, и Сабина, очень огорченная, кричала ему, чтобы он не смел говорить ей о святом Гаврииле, не то она влепит ему пощечину.
На святого Иону донья Ресу послала за Нини.
— Проходи, малыш, — сказала она. — Собаку оставь во дворе.
Мальчик спокойно посмотрел на нее и степенно сказал:
— Если она не зайдет, я тоже не зайду, донья Ресу, вы же знаете.
— Ладно уж. Тогда поговорим во дворе.
Но они зашли в сени и сели на старый орехового дерева сундук, такой высокий, что ноги Нини не доставали до пола. В этот день Одиннадцатая Заповедь вела беседу тоном елейным и сокрушенным.
— Скажи мне, сынок, почему ты всегда ходишь один?
— Я не один хожу, донья Ресу.
— А с кем же ты ходишь?
— С собакой.
— Боже праведный! Разве собака — это кто-то?
Нини взглянул на нее с удивлением и не ответил. Донья Ресу продолжала:
— А школа? Почему ты не ходишь в школу, Нини?
— Зачем?
— Странный вопрос! Чтобы учиться.
— Разве в школе учатся?
— Вот еще! В школе детям дают образование, чтобы они в будущем стали полезными людьми.
Видя замешательство мальчика, донья Ресу улыбнулась и прибавила:
— Послушай, Нини, эти невежды из деревни и прощелыги эстремадурцы уверяют тебя, будто ты много знаешь, но ты им не верь. Если сами они ничегошеньки не знают, откуда им знать, знаешь ли ты что-нибудь?
Она и Нини молча посмотрели друг на друга, и донья Ресу, чтобы не потерять преимуществ нападающего, продолжала:
— Вот, к примеру, знаешь ли ты, что такое многотерпепие?
Мальчик смотрел на нее смущенно, с таким же недоумением, с каким два дня назад смотрел на Росалино, когда тот с высоты «фордзона» попросил его постучать по карбюратору — мотор, мол, барахлит. Нини даже не пошевельнулся, и Росалино спросил: «Ты что, может, не знаешь, где находится карбюратор?» Мальчик пожал плечами и сказал: «Этого я не знаю, сеньор Росалино, это придуманное».
Донья Ресу смотрела на него теперь с некоторым высокомерием, в уголках ее рта играла едва заметная усмешка.
— Отвечай же, — настаивала она. — Может, ты все-таки знаешь, что такое многотерпение?
— Нет, — резко ответил мальчик.
Улыбка доньи Ресу расцвела пышно, как цветок мака.
— Ходил бы ты в школу, — сказала она, — ты бы знал и это, и многое другое и в будущем стал бы полезным человеком.
Наступила пауза. Донья Ресу готовилась к новой атаке. Пассивность мальчика, его полное равнодушие к ее словам начинали ее тревожить. Внезапно она сказала:
— Ты видел большой автомобиль дона Антеро?
— Видел. Большой Раввин говорит — это самец.
— Иисусе, какой вздор! Разве автомобиль может быть самцом или самкой? Неужто Пастух так говорит?
— Да.
— Он тоже невежда. Если бы Большой Раввин ходил в школу, он не молол бы такого вздора. — Потом продолжила другим тоном: — Разве не хотел бы ты, когда станешь взрослым, иметь такой автомобиль, как у дона Антеро?
— Нет, — ответил мальчик.
Донья Ресу заперхала.
— Ладно, — сказала она, — но ты бы, конечно, хотел уметь сажать сосны не хуже Гвадалупе, эстремадурца?