Мадам Фессар волнуется, прядка волос спускается до бровей.
Мадам Руссен нервно постукивает по записной книжке, куда внесены рубахи, кальсоны, полотенца и так далее; у нее снова появляется третий подбородок: уж не раскудахтается ли она?.. Нет. Не может же она объяснять этой женщине, почему нервничает. Дело в тем, что Сардер возбудил разговоры; передавали, что он любовник ее племянницы, Эвелины Майе; она надеялась, что он женится на молодой вдове. И вот, оказывается, этот молодой человек принимает у себя женщин легкого поведения!
Карандаш снова в руке; дряблая грудь склоняется над записной книжкой.
— Ночная рубашка, — произносит мадам Фессар, уже позабыв о Сардере.
Подтекает кран, капли тенькают по фарфоровой раковине, булькает кастрюля.
— Лифчик…
Мадам Руссен садится; осталось еще несколько наволочек.
— На этот раз много белья. Это правильно, мадам, что вы устраиваете стирку каждую неделю; когда была жива ваша мамаша, стирали раз в месяц. Правда, в те времена бывало меньше гостей.
Мадам Руссен думает не о матери, которая уже десять лет как скончалась, а об Эвелине Майе. Хотя она и не питает пристрастия к титулам, ей было бы приятно, если бы в их семью вошел граф Сардер. Говорят, что молодой человек богат. Он протестант, но с римской церковью можно сговориться; а потом, так ли уж он привержен к своей религии?
Леони Фессар складывает в большую корзину то белье, что потоньше, которое она берет с собой. Вообще она не занимается глаженьем. Но Руссенам нельзя отказать в такой небольшой услуге. Она им обязана. Ведь мать мадам Руссен подарила ей платье к первому причастию; она же выдала ее замуж за Фессара.
Мать мадам Руссен была строга, но справедлива. Она говаривала: «Если ты веруешь, ничто тебе не страшно. Вера сохранит от всех напастей». Мальчишке, нарвавшему у нее в саду яблок, лучше было не попадаться ей в руки. Она подавала в суд на родителей. У матери мадам Руссен было сильно развито чувство собственности.
Леони не любит гладить. Теперь она жена человека с достатком. Но Руссены, хоть и скряги, однако очень влиятельны. Она думает: «Никогда не знаешь наперед, что случится».
Мадам Руссен закрывает книжку, опускает глаза, как будто раздумывает. Капот у нее заколот коралловой брошью.
— Я хотела бы получить белье через два дня.
— Слушаюсь, мадам.
— Как дела вашего мужа?
— Муж доволен, дела неплохи.
— Да, знаете, сестра нашей кухарки, старуха Марта, помните, та, что поставляла нам масло и что жила на повороте дороги, как раз перед церковью, напротив фермы Фоконов, умерла от закупорки сосудов.
— Да? Хорошая была женщина; после смерти пьяницы-мужа у нее завелись деньжата.
— Наследует дочь, жена полицейского.
— Да, я его знаю, он установил факт самоубийства графа Сардера.
У мадам Руссен три подбородка, ибо она приняла гордый вид. Она никогда не бывала у Сардеров, но знает их особняк по внешнему виду. Она недолюбливает эту улицу, где ютится ремесленный люд, где дремлют дворянские особняки. Как-то она задержалась перед старым домом и, встав на цыпочки, пыталась заглянуть в зал. Ей говорили, что дом обставлен с большой роскошью.
— Он, кажется, повесился?
— Да, мадам, в углу зала на потолочной балке; он так бился в предсмертных судорогах, что свалил распятие, висевшее на стене.
— Кто вам сказал?
— Старик-камердинер.
— Ах, так… Но почему? Вы ничего не слышали?
— Нет… Может быть, из-за поведения племянника. Говорят, молодой человек бегал за женщинами и делал долги.
— Ах, так…
Мадам Руссен нервно теребит капот; расстегивает, потом застегивает брошку. Пряди седых волос повисли над выцветшими голубыми глазами на выкате.
— Но ведь старый граф тоже любил женщин…
— Говорят… Он был очень скрытен, о его связях ничего не знали… Надо сказать, старик часто ездил в Париж; зато его "племянник совеем не стесняется. Что вы, мадам, на это скажете? Связаться с этой вышивальщицей, с этой мразью!
— Присядьте, Леони… Эта девушка вышивает?
— Да, мадам.
Леони Фессар сидит по другую сторону стола, но стол невелик, и оба лба, — один в морщинах, другой гладкий, может быть, стукнутся.
Глаза жены шапочника готовы выскочить из орбит. У мадам Руссен глаза зеленоватые, чуть-чуть стеклянные, чуть-чуть более тусклые, чем обычно.
— Я эту Франсуазу отлично знаю. Она мне вышивает подушки, я знала ее еще девчонкой. У них дома с голоду подыхали: отец пил беспросыпу, а мать корпела над шитьем где-то на фабрике.
— Ее зовут Франсуазой?
— Да, и у нее был любовник, морской офицер, он жил в Рю-де-ла-Репюблик, над ювелиром.