К моменту появления горничной с большим подносом, заставленным посудой, взятой из шкафов в буфетной, красная ленточка успела исчезнуть, так как мадам Руссен мысленно развивает уже кипучую деятельность в благотворительных учреждениях, где сегодня после обеда ей предстоит высказать свое мнение, дельное и авторитетное.
Горничная накрывает стол скатертью, расправляет складочки.
Мадам Руссен входит в столовую, скользит взглядом по ряду стульев и подходит к серванту, где стоит пузырек с мышьяком.
— Будьте добры, поставьте к прибору мосье Филиппа.
— Сию минуту, мадам.
Филипп не болен, боже упаси, но он переутомился от усиленной подготовки к экзаменам сверх работы в конторе адвоката, где проходит предварительный стаж, и капли должны восстановить его силы.
— Вы не позабыли, что мосье Филиппу, надо поджарить бифштекс?
— Кухарка поджарила, мадам.
— Сейчас взгляну.
Уже открывая дверь, мадам Руссен слышит:
— Кажется, в вестибюле есть письма для вас, мадам,
— Надо было подать их мне, Элиза.
Мадам Руссен пожимает плечами.
— Но их только что принесли, мадам.
Вестибюль рядом с столовой. Деревянный сундук, металлический поднос, письма…
Левой рукой мадам Руссен роняет конверт, он падает, в правой руке листок, вырванный из школьной тетради.
Мадам Руссен прислоняется грузным телом к стене, приминая серый непромокаемый плащ Филиппа. Величие слетело с нее; кажется, она сейчас рухнет.
Глаза перечитывают письмо, перечитывают упорно. Не могут оторваться от незатейливого листка, от неумелого почерка, от примитивных и грубых выражений.
Слова вертятся у нее в голове, привыкшей к логическому развитию мысли.
И в ней просыпается врожденная подозрительность: шантаж, отвратительный шантаж!
Плечи отделяются от стены, примятый плащ стремится принять прежнее положение. Глаза поворачиваются к окну, смотрят сквозь прозрачные занавеси на деревья и замечают дом Эрише напротив, широкие ворота, затем останавливаются на подставке для зонтиков.
Звяканье стаканов; горничная, верно, уже накрыла на стол.
Нет, не может быть! У сына любовница, любовница, которую он наградил ребенком. Она раздельно и громко произносит: «Нет, нет, нет!» стоя у двери, откуда через несколько минут должны появиться муж и сын.
Всколыхнувшийся бюст успокоился и водворился на отведенное ему в корсете место. Венские каблуки приобрели прежнюю устойчивость.
Нет, Это невозможно; надо точно проверить.
Она еще пе может судить о последствиях поступка; надо все точно выяснить; она ошеломлена, пришиблена. Но тело уже пришло в равновесие, и просыпается мужицкое упорство. Она не проронит ни слова, но заставит говорить других. Горничная молча появляется в дверях.
— Сейчас иду, Элиза.
А затем, обращаясь к кухарке.
— Как следует размешайте белый соус.
XII
Церковь новая, белая, под готику и безвкусная. Идея ее зародилась в ограниченном воображении настоятеля, а поправки внесены приходскими дамами-благотворительницами; воздвигнута она на склоне холма, высящегося над городом, и выглядит карикатурой на былое великолепие. Декоративные мотивы этого каменного здания затасканы. Апатичная, робкая, заурядная мысль удовольствовалась тем, что воздвигла бездушных святых, проделала никому ненужные стрельчатые окна, облепила розетками нагло лезущую в глаза колокольни), словно молитвенник, примечаниями.
Новые улицы в приходе утрамбованы. Бочка с гудроном ездит взад и вперед; запыленные рабочие разравнивают широкими щетками густую черную жидкость.
Мадам Руссен жарко. Увядшие щеки порозовели от усиленной работы пищеварения. Пот выступил на лбу под фетровой шляпой. Старая дама слегка запыхалась и замедляет шаг, властный и тяжелый. Белый кантик на вороте намок и посерел.
Рабочие с засученными рукавами катят тачки, полные желтого песку. От напряжения на руках выступают мускулы и вздуваются жилы. Лопаты раскидывают песок по незастывшему еще гудрону. Котел скрипит, гудрон расплескивается от неровного тряского шага старой клячи. Труба дымится. Время от времени рабочие останавливаются, утирают лоб и снова берутся за работу.