Мадам Руссен так же жарко, как и им; мысль упорно работает. Ее терзает неуверенность, неуверенность, которая может довести до катастрофы.
Мясник на углу закончил свой трудовой день, — буржуазная клиентура забирает мясо с утра; он опускает шторы в белую с красным полоску: в мае солнце уже припекает. В витрине бакалейной лавки выставлены конфеты в стеклянных бокалах, коробки с печеньем, банки варенья, пакеты с лапшой, дорогие ликеры. Приторный, неприятный запах клея, исходящий от коробок, заглушается ароматом кофе, который чувствуется и на тротуаре, куда не доходит запах гудрона. Лысый, седеющий хозяин бакалейной лавки уткнулся носом в толстую кассовую книгу. Мадам Руссен виден прилавок под красное дерево и мешки риса.
На мясную она не глядит, так как ее матери досталось наследство от дяди мясника. На этой улице всего две лавки. Вокруг домов — сады, прочные ограды. Дома внушительные, кирпичные, каменные, сознательно не лезущие в глаза, один почти как другой, шаблонные в своем индивидуализме.
Мадам Руссен подходит к церкви; проходит мимо пустыря: трава, деревья, растущие, как нм вздумается, крикливые птицы. Дети в блузах швыряют камешки в старое дырявое опрокинутое ведро. Дальше — садик рабочего, огороженный двумя рядами колючей проволоки. Мадам Руссен замечает детей. Пустырь принадлежит ее мужу, «который имел слабость сдать этот клочок земли за гроши какому-то землекопу». Играющие ребята раздражают ее: дети простонародья — «грубияны и вечно кидают камнями в окна». У ее племянницы Эвелины Майе на той неделе разбили большое стекло на террасе во втором этаже. Но мадам Руссен не задерживается на своих огорчениях, на повседневных заботах, ибо ее думами овладело беспокойство. У нее теперь только одна мысль: что если анонимное письмо, полученное сегодня утром, правда?
Выше церкви, на улице, которая начинается от паперти, возвышается внушительный дом Эвелины. Замысловатая решетка! с разбросанными по фронтону розетками, подстриженный газон, клумбы с бегониями вперемежку с декоративными ковровыми растениями — классическое украшение садов, такое же, как в соседних имениях. Нагромождение кирпичей — нечто среднее между буржуазным домом и дворянским поместьем. Ничем не оправданные башенки, загромождающие крышу с вымученными слуховыми оконцами, чересчур высокие окна, а рядом — окна низкие, разросшиеся, словно бородавки, балконы и, как бы в подтверждение солидности владельцев, огромный подъезд, поглотивший весь фасад.
Мадам Руссен не звонит. Она толкает калитку, гравий хрустит под ногами. У подъезда она вытирает ботинки о пушистый ковер, открывает дверь с матовыми стеклами. Огромный вестибюль: полированная модная мебель, смахивающая на мебель в стиле Генриха II. Молоденькая худенькая горничная вводит ее в гостиную, загроможденную мебелью, стилизованною под крестьянскую, подушками, оловянной посудой. Шаблонная, но не грешащая особой безвкусицей комната, обставленная заведующим лучшим мебельным магазином в городе.
Мадам Руссен садится. Она подавлена, подавлена тоской, с которой не может совладать. Она опустила голову, дряблые, бледные щеки нависли над лиловыми узкими губами, отражая всю усталость грузного, поникшего тела.
На квадратных стенных часах бьет два.
«Мой Филипп наградил ребенком девушку низшего круга, мой сын, которому я так доверяла! Он не понимает, что на карту поставлена честь семьи, что это сможет поколебать репутацию отца, что тот может потерять клиентуру. Но ведь пока имеется только анонимное письмо; несомненно, это клевета». Страх заставляет ее цепляться за эту надежду.
Она медленно подымает голову, на лестнице послышались шаги. Входит Эвелина.
— Здравствуйте, тетя, как поживаете?
— Спасибо, Эвелина, отлично.
Она целует племянницу в лоб; две головы рядом — седая и черная.
Молодая женщина усаживается напротив тетки и кладет короткую, но холеную руку на деревянный сундучок.
— Рада вас видеть; мы не встречались с того дня, когда вы были на открытии патроната.
— У меня столько дела. Ах, эта современная прислуга — все бездельники, не на кого положиться; подумай только, моя новая горничная по нескольку раз на неделе бегает в кино, а старуха-кухарка видела третьего дня вечером, как к ней в комнату вошел водопроводчик, работавший в доме.