Когда мадам Руссен проходила по магазину, там была только девочка-ученица, вшивавшая подкладку в только что полученные кепки. Мосье Фессар в два часа уехал в примирительную камеру арбитражного суда, где он заседает; он еще не вернулся. Обе матери остановились на пороге и закрыли дверь.
С улицы на них пахнуло погребом. Солнце освещает эти закоулки только утром, и сегодня, несмотря на жару, от старых зданий исходит сырость; вокруг стоит запах подсыхающей плесени.
Жена столяра следит из окна за работой трех подручных мужа и над кучей досок, загромождающих тротуар, замечает на пороге двух женщин.
Мадам Руссен продолжает свою мысль:
— Убедите ее, что ей надо уехать; в крайнем случае, я оплачу ей через вас стоимость дороги и даже, пожалуй, прибавлю несколько сот франков.
— Вы очень добры, мадам; не бойтесь, я убеждена, что она уедет, так как, по-моему, она из трусливых.
— Еще раз спасибо, Леони, за вашу преданность, я не останусь у вас в долгу.
Мадам Фессар слегка краснеет, так как ей очень бы хотелось купить, — о, не сейчас, конечно! — домик, принадлежащий Руссенам, и она чувствует, что после оказанной услуги она сможет получить «именьице» на выгодных условиях.
Мадам Руссен пожимает руку своей прачке. Проходит Франсуаза и, миновав лавку, скрывается в воротах сардеровского особняка, расположенного на углу улицы.
— Вот, мадам, это любовница молодого Сардера.
— Ах, та, в зеленом пальто, совсем молоденькая.
Но эти слова — дань любопытству: она чувствует, как в ней снова закипает гнев. Растет озлобление на Сардера за то, что он не женился на ее племяннице, и денежный крах этого молодого повесы разжигает ее ненависть, к которой примешивается злоба старой, некрасивой женщины, чувствующей бессилие денег по сравнению с молодостью.
— Она тоже себе на уме, — бормочет мадам Фессар.
— Может быть, и себе на уме, да только этот лентяй разорен.
«Разорен»! Леони подхватывает это слово, которое она с трудом осмысливает, ибо не может себе представить Сардеров обедневшими.
— Все пойдет с молотка, — сердито подтверждает жена адвоката. — Все пойдет с молотка, и одним нищим станет больше.
— Пойдет с молотка! Я не могу опомниться.
Потом, с улыбкой:
— Воображаю, как у нее вытянется физиономия, когда она узнает; по крайней мере это послужит ей уроком на будущее.
Супруга столяра не спускает глаз с обеих женщин.
И мадам Фессар после минуты молчания, словно возвращаясь к прежним думам, говорит:
— А потом, что за таинственная смерть, из-за чего все-таки он повесился?..
— При таком племяннике ему, может быть, и не оставалось ничего другого.
И мадам Руссен, приняв важный вид, говорит торжественным тоном, будто разоблачает государственную тайну:
— В высших сферах убеждены, что старого графа довело до самоубийства поведение племянника. Знаете, эти протестанты…
— Я того же мнения, мадам; молодой человек плохо кончит, он не признает ни законов, ни моральных устоев. Прилип к своей вышивальщице…
Леони раскраснелась, глаза горят, ее снедает зависть к Франсуазе, — в глубине души она злится на нее с тех пор, как та отказалась от поездки в Париж с Полем. У самой за душой ни гроша, а мечтает о вечной любви. От этих мыслей она становится пунцовой.
— Бог покарает ее, Леони, ибо за безнравственные поступки всегда расплачиваются, особенно принимая во внимание, что молодой Сардер моральный преступник…
На часах церкви Сен-Нисэз бьет четверть шестого.
— Я запаздываю, Леони, до скорого свидания.
Пожав крепче обычного руку супруги Фессар, мадам Руссен уходит, тяжело ступая по тротуару, в последний раз поворачивает голову, увенчанную шляпой с большими лиловыми цветами. «Главное, чтобы она уехала из нашего города».
Леони глядит на широкие плечи, которые исчезают за углом. Последнее, что она видит, — это хвост темно-зеленого платья.
Особняк Сардеров закрывает горизонт.
Теперь, когда дама из общества уже далеко отошла от лавки, жена столяра спускается по лестнице, пробирается между нагроможденными досками, переходит через улицу, и в тот момент, когда мадам Фессар снова овладевает беспокойство, она берет ее за руку и, захлебываясь, лепечет:
— Каких ты шикарных гостей принимаешь, Леони.
Ах, и не говори, опять я взялась оказать ей услугу… — И со вздохом прибавляет: Взялась охотно.
Леони, которой хотелось побыть одной, теперь боится одиночества, мысли теснятся у нее в голове, ей хочется разобраться в их путанице, которая действует ей на нервы, и она чувствует, что с ее губ готовы сорваться признания. Но ока не уверена в скромности жены столяра, она знает, что у той злой язык, и что, несмотря на приветливые улыбки, она не прочь позлословить на счет ближнего. Хотя ей самой-то особенно кичиться нечем: муж женился на ней, когда она была продавщицей в «Новостях сезона» и гроша не имела; теперь у нее на языке только и есть, что прогулки, которые она совершает на автомобиле. Мадам Фессар возбуждена и не слушает рассказа о последней ссоре мясника с женой, и вдруг, мигом представив себе, как соседка две ночи бодрствовала над ее покойным отцом, будто это свидетельствует о прочной дружбе, дающей возможность понять тревогу заботливой матери, она спрашивает: