Супруги привстают, когда открывается обитая дверь и появляется улыбающийся нотариус. Он улыбается сдержанной обдуманной улыбкой; улыбается как раз так, как полагается, и сейчас же снова делает строгое лицо, как и подобает человеку, который заваривает и расхлебывает серьезные дела, и несмотря на ужасные, хлопоты, неизбежные при самой солидной конторе в округе, сохраняет любезный вид.
— Я к вашим услугам, мосье и мадам Мюло.
Чета фермеров встает, пожимает руку законнику. Нотариус дарит более тонкой улыбкой старую даму, которая с нетерпением постукивает каблуками об пол. Сквозь открытую дверь видно бюро в стиле Ампир, коврик, бумаги, несгораемый шкаф, на стене — картины эпохи Луи-Филиппа.
Нотариус Персон пухлый, шестидесятилетний человек, заплывший жиром, лысый, багровый, важный; он одет в черную пару и играет массивной золотой цепочкой, подаренной ему невестой еще в те времена, когда он был простым клерком и мечтал о собственной нотариальной конторе.
Поклонившись Жаку с холодной вежливостью, он затворяет за собой дверь.
Теперь ожидающих — четверо: рабочий, старая дама, дремлющий рантье и Жак. Рабочий, сидящий около Жака, обращается к нему.
— Ишь ведь, как долго; в этой лавочке не жалеют времени на обсуждение дел.
— Да, очень долго…
— Ваша правда, я уже год ожидаю введения в наследство после покойницы-жены…
— Уже год?
— Была у нас небольшая лавчонка, и вдруг жена возьми и умри; пришлось продать за гроши, — дело в том, что у нас детишки. Мне понадобились деньги, ребят пришлось отдать в деревню, а это стоит денег, а потом я работаю на текстильной фабрике, там из-за безработицы перешли на половинный день, так тут не очень-то раскутишься.
Старая дама с кислым и раздраженным видом оглядывает с ног до головы обоих мужчин, на морщинистом лице недовольство; должно быть, ее шокирует неуместный разговор. Что рабочий завидует имущим, это в порядке вещей, но другой собеседник, высокий молодой человек, у него право же вид барина, ну к лицу ли ему прислушиваться к этим жалобам? Близорукие глаза силятся восстановить черты, память работает над тем, чтобы ассоциировать фамилию с этим лицом. Вдруг старуха так и встрепенулась; да это племянник графа Сардера. Тогда чего же удивляться — этот молодой человек свихнулся, он революционер, бездельник, распутник.
Бабушка Эвелины Майе, тетка мадам Руссен, старательно поднимает шиншилловый воротник, словно боясь, как бы не забрызгал ее грязью разговор соседей. Привычным движением отводит она глаза и колючий нос, который только что обнюхивал счета кухарки, и замечает, что все десять клерков подняли головы, ибо раздается громкий голос рабочего:
— В сущности, наш делец — продувная бестия. Не выпускает из рук наших грошей, грошей мелкого люда, и наживается на них, выдумывает всякие формальности; знает, что мы у него в руках.
Жак сочувственно кивает головой.
Клерки слушают. Те, что постарше, быстро опускают лица, серые, как старые папки, с делами, словно их всех привлекают перочистки, лежащие возле договоров; они не отводят глаз от чернильниц, от четко выписанных букв, от столов, за которыми сидят годами.
Жак смотрит на них, пока рабочий вынимает из портфеля бумаги. Клерки — такая же принадлежность нотариальной конторы, как и стулья, как весь ее ветхий инвентарь, в глазах их патрона цена им не больше. По выходе из своей «лавочки», они кашляют, спят, дремлют на ходу, они обалдели от работы, от спертого воздуха и чадящей печки. Они всегда готовы услужить, ловят расчетливые улыбки патрона, щедрого в делах общественных, в которых он принимает деятельное участие.
Но Жак видит, как те, что помоложе, прислушиваются. посмеиваются, шушукаются. Мальчик рассыльный корчит гримасы, большим пальцем он приплюснул себе нос, а двумя другими растянул рот. Это, верно, дань уважения старой даме. Двое клерков перешептываются и смеются. Молодой человек лет двадцати привстает, опирается на край стола, словно собирается говорить.
Затем снова садится; в глазах у него такое выражение, будто он совладал с собой.
Старший клерк выходит из застекленного закута. Это будущий чиновник министерства, прилизанный молодой человек в воротничке с отогнутыми углами, что придаст ему апломб, но сейчас он опасается какой-либо выходки со стороны этого умника.