А там, на улице, внизу, царит все та же злобная и тщеславная тупость. Вот только что он ощутил неприязнь всех этих приказчиков в белых передниках, кумушек в светлых блузках, суетливых лавочников. Он теперь бедняк и внушает недоверие поставщикам.
Пока он шел, за ним, за человеком, цена которому теперь не больше, чем рабочему, с неприязнью следили толстое брюхо колбасника, лохматая голова хозяина-столяра, лакированные ботинки шапочника, открытая рубаха зеленщика. Но еще отвратительней была, пожалуй, наглость женщин в дешевых бусах и в ботинках на высоких каблучках, наглость законных жен господ коммерсантов.
Мадам Фессар переходит через улицу, в руках у нее большей кувшин со сливками.
Жак подымает голову: налево от него граница старого особняка Сардеров. Высокие трубы торчат над остроконечной кровлей. Дом напоминает ему о прошлом, о дяде. И в душе возникает боль тех дней, которые он провел около гроба. И сейчас же тайна заслоняет воспоминание! о высокой фигуре барственного старика. Глаза графа Сардера, пожалуй, чересчур голубые, не допускали нескромных вопросов. Его дядя — это прошлое; прошлое, как видно, — весьма короткое.
И уцепившись рукой за оконную перекладину, одной ногой ставши в водосточный желоб, верхней частью туловища перегнувшись над бездной, Жак пытается увидать реку; ветер треплет ему волосы, солнце пригревает лоб, но глаза снова прикованы к старому дому, который уже не принадлежит ему и где он проведет не больше недели. Ему не нужен этот старый особняк, проданный за долги дяди. Он будет служить приютом супружеским парам и их младенцам. И Жак думает о городских лачугах.
Он отходит от окна.
Теперь солнце освещает только часть чердака. Загородка, за которой спит водопроводчик, сбита из корявых неотесанных досок.
Шум запираемой двери.
Жак спускается.
Он совсем ничего не видит и находит дорогу ощупью, по перилам. Он позабыл о солнце на чердаке, ему только хочется увидеть Франсуазу, отдохнуть, почувствовать ласку.
Он стучит в дверь… слышит легкие шаги… Она дома. В нем нарастает глухая, волнующая радость. Дверь открывается…
— Франсуаза!
— Жак!
Она берет его за руку. Худенькая ручка дрожит, он ощущает у себя на пальцах ее тепло; она увлекает его в комнатку…
— Мне некогда. Надо еще сегодня вечером сдать подушку.
И здесь в комнате, около буфета, у которого недавно еще стояла, облокотившись, мадам Фессар, она дрожит еще сильней, чем когда взяла Жака за руку. Ее возлюбленный сидит перед ней на стуле, он выглядит озабоченным. Две морщины залегли на лбу. Она настораживается, Она чувствует, что ему необходимо отдохновение, за которым он пришел; она знает, стоит ей только сделать движение, и их головы сблизятся, губы тихо, почти не шевелясь, потянутся друг к другу, тело прильнет к телу, и оба позабудут тревогу, вызванную разными причинами, но у обоих — глубокую.
Она не может сделать эту простого вещь; не может, так как, сморщившись, следит за движениями Жака, нетерпеливо шаркающего ногами по полу. Его движения раздражают ее, от них в вазочке на буфете дрожат несколько ягод клубники, оставшихся от завтрака. Вазочка дрожит вместе с подносом, и запах ягод раздражает Жака, раздражает в той же мере, в какой его взвинченность увеличивает детское упрямство Франсуазы. Она деланным жестом вытягивает нитку с иглой. Жак машинально следит за вычурным движением ее руки, он пристально смотрит на жеманно отставленный мизинец.
Франсуаза чувствует его взгляд. У нее твердо очерченный рот при несколько расплывчатых, как обычно у блондинок, чертах, нижняя губа слегка выпячена, что подчеркивает ее плохое настроение. Она не поднимает головы, держит ее неподвижно, все на том же расстоянии от работы; только рука повторяет заученное движение. Жаку больно. Как далек он теперь от мечты об отдохновении. На стенах — обои с крупными блеклыми цветами; неужели же он может стать пленником этой комнаты? Он больше не глядит на нос с тонко вырезанными ноздрями, на высокий выпуклый лоб, придающий лицу какое-то изящество, он следит только за рукой, вытаскивающей иглу движением, в котором таится неловкая самозащита.
Он чувствует словно ожог в груди, боль усиливается при каждом биении сердца, никогда еще не тосковал он так страстно но живому теплу тела.
Франсуаза не произнесет тех слов, которые должны были бы уведомить Жака о посещении мадам Фессар; ее парализует его мрачное настроение, она стиснула зубы и старается победить свой страх, от которого уже не может укрыться на плече у Жака. Кровь стучит в висках, но внешне ее занимает лишь движение иглы с зеленой ниткой. Только рот ее говорит о невозможности ласки. И в то же время у нее такое ощущение, словно грудь у нее сейчас ссохнется. Ей страшно, как бы не прорвалось наружу горе, которое она сдерживает, собрав всю свою гордость.