Перед глазами у него встают лица, бородатые и бритые, морщинистые и свежие, лица, которые, своим отказом заставили его отрешиться от иллюзии, будто только определенная работа не унизительна для его достоинства. В нем закипает гнев, когда он вспоминает свои хождения по городу, запертые двери, ожидание в темных передних, презрительные улыбки людей, занимающих положение, людей, которые мнят себя недосягаемыми, неопределенные намеки на смерть дяди.
Пламя свечи тает и сокращает круг света, тает, как и его гнев. Старик дядя, никогда не улыбавшийся, редко склонявшийся к мальчику, его длинная фигура, сгорбившаяся в кресле около камина — владеет его детством. Потребность осиротевшего ребенка в опоре приручила его к резкому голосу дяди, смягчавшемуся только, когда тот говорил о своем детстве.
Часто, когда, дождь стекал по стенам, по окнам, Жак, слушая дядю, восстанавливал старый Страсбург и мысленно бродил по Вогезам, проводил лето в горах. Только в эти мгновения ослабевало напряжение, и между стариком и мальчиком возникала связь. Дядя был его прошлым, прошлым, от которого он отрешился несколько месяцев тему назад, когда произошла катастрофа. И хотя он легко преодолел скорбь, причиненную этой утратой, хотя у него сохранилось только почтительное воспоминание, он все же был бесконечно благодарен графу Сардеру за то, что подростком, жадным до жизни, ему не пришлось задыхаться под гнетом скучных предрассудков. Сидя в сумерках около камина, с чугунной доской, украшенной тремя капканами, двумя на верхнем поле, одним на нижнем, Жак выпрямляется. Он тоже не знает тайны дядиной смерти. Смерти большого барина, возможно, осознавшего свою обреченность.
Жак разомкнул круг, в котором задыхались его мысли, и хотя он отдает себе отчет в трудности предстоящей ему жизни, он спокойно идет к труду и свободе.
Если у него не хватит сил, — работа измучит его, согнет, сокрушит, но он не может, не хочет отступать; и честно протягивает он руку завтрашнему дню; ему больше невмоготу с покойниками.
И в тишине ночи, в волнующей игре света и теней, он видит Франсуазу, которая тут, совсем около, без слов, без недомолвок после окончания их глупой ссоры поддерживает его в борьбе.
Свечка гаснет, словно не выдержав тьмы и молчания тихой ночи. Вдалеке мрачный крик совы, охотящейся в ночи, и вдруг, — в соседней долине лязг железа, потом резкий крик. И снова тихо. Жак встает, бросается к окну. Белый свет озаряет ствол бука и ветки колючей изгороди, окаймляющей дорогу, идущую под уклон в лес.
— Автомобильная катастрофа, — громко говорит Жак и отходит от окна, он берет подсвечник, бесконечно осторожно несет его, направляется к двери в которую, как в раму, вставлена его тень, открывает дверь и ставит подсвечник на ступеньку. Снимает с вешалки пальто, одевается.
Свеча гаснет, осветив до поворота длинную лестницу. Жак поднимает дубовый засов, на который запирают тяжелую дверь, и выходит.
Ночь холодная, темная. О», торопится, так как, возможно, есть раненые.
XXVIII
Грязное белье Руссенов, увязанное в две большие простыни, стянутые узлом, покачивается на серых подушках автомобиля.
— Напомни прачке, когда увидишь ее завтра утром, что белье должно быть готово через неделю, так как Леони возьмет его гладить, и не забудь днем открыть окна, если будет солнце. Посмотри также, накрыл ли садовник артишоки… Будь осторожен, на дороге много поворотов, наставляла мадам Руссен Филиппа, уже сидевшего в авто. Осенью и зимой раз в месяц он отвозил белье стирал, на дачу и проветривал старый сырой дом.
Филипп послушно обещал исполнить все, что приказала мать; он скрывал свою радость и не поднимал головы. Он был счастлив, что вырвался на ночь и мог увезти с собой Клер.
Мотор работает и непрестанно шумит, авто наполняется запахом горелого масла.
— Шофер опять налил слишком много масла.
Клер не отвечает, смотрит на свет, отбрасываемый фарами, в котором резко выступают неровности дороги и мелкие белые камешки, скатывающиеся под откос. Дорога узкая, и кажется, что живая изгородь, нависшая над откосом, растет, шагает рядом в кольце света, из которого выступают отдельные листочки. Только пастбища, загороженные буковыми слегами, погружены во тьму; скользящий свет озаряет то клочок травы, то недоумевающую морду бычка. Дорога суживается: по сторонам свежевспаханные поля; Клер видит комья земли, думает о посеянном хлебе, зерна которого защищены от зимней стужи этими комьями.