Нотариус кончил подсчет; и когда в кабинете монотонный голос, похожий на голос ученика, равнодушно отвечающего урок, читает: «Филипп Руссен, сын Робера-Арсена-Мари Руссена и Сюзанны-Марты-Адели Леклерк супруги Руссена…» старая дама чувствует, как у нее из глаз капают слезы. Капают и останавливаются, ибо монотонный голос перечисляет: «…гектаров пахотной земли, лугов, усадьбы…» и горестное внимание сменяется картиной фермы, купленной ее матерью сорок лет тому назад у графа Сардера, построек, требующих крупного ремонта, фермеров, которым земля сдана в аренду еще до войны.
Затем нотариус встает, снимает очки с толстого прыщавого носа, испещренного лиловыми жилками, и складывает руки на животе, словно охраняя его.
Эвелина слушает представителя законности. Скука прошла, так как слова «теперь дело только за подписью мосье Руссена» возвещают, что прием окончен.
Она повеселела; через час сын мосье Персона придет к ней на чашку чая, и возможно, что она затеет с ним интрижку, он —молодой человек воспитанный и благоразумный. На вечере у Руссенов он показался ей очень пылким, а физически он ей нравится. Тут ничего не поделаешь. Он по-своему более серьезен, более положителен, внушает больше доверия, чем бездельник Сардер. Верно, она тогда потеряла рассудок, что влюбилась в такого ветрогона.
Мадам Руссен встает, опускает на лицо вуаль, направляется к двери в сопровождении своей пышнотелой племянницы; мосье Персон отворяет обитую дверь, и еще до того, как нотариус успел пожать обеим женщинам руки, в тот момент, когда они проходят мимо ожидающих своей очереди клиентов, поднимается мужчина в коричневой рабочей одежде и вопит, обращаясь к мосье Персону;
— Негодяй, выплатишь ты мне наконец наследство после жены?
Раньше чем идти сюда, он зашел в погребок напротив завода. Он долго обсуждал свое дело с хозяином, убеждавшим его «не давать спуску» и заодно все время подносившим рюмочки, за которые надо было расплачиваться маличными. И дядя молоденькой машинистки, жертвы Филиппа Руссена, пришел в нотариальную контору, насыщенный спиртными напитками и злобой.
Во время ожидания около двух почтенных дам он задремал, но при виде блестящей лысины нотариуса в нем проснулось возмущение, и он начал ругаться.
Лицо у него покраснело, он бросается на нотариуса, и очутившись между обеими почтенными дамами, отодвинувшими свои стулья, и мадам Руссен, стоящей в рамке двери, рабочий дает пощечину нотариусу. В этот момент он слышит слово «полициям Рука хряснула по толстому лицу, и очки свалились к ногам мосье Персона, прижавшегося к папкам 1867 г.
Молодые клерки подняли головы, удивленные и обрадованные происшествием.
Старые смотрят на происходящее, словно перед ними кляузное, дело, но старший клерк, нотариус в будущем, сидящий в застекленном закуте, откуда видно всю контору, телефонирует в полицию, номер которой записан рядом с адресами адвокатов, стряпчих и т. п. и вызывает ее «на помощь в дом № 47 по Рю-де-ла-Репюблик».
Мосье Персон напуган, плечи приросли к пыльным папкам; он не спускает глаз с бархатной кепи, бумазейной блузы, шеи, испещренной глубокими морщинами. При слове «полиция», брошенном в трубку старшим клерком, он успокаивается, так как кулаки — уже не перед самым его носом, а на расстоянии метра от него.
Он слышит: «Ребятишки, денег, кормилица, хлеба, бедняжка-жена», но ничего не понимает, так как внимательно следит за тяжелыми кулаками.
Молодые клерки посмеиваются втихомолку, старые — напуганы, почтенные дамы ужасно возмущены, а у торговца свиньями, мэра Вилланпуа, бурчит от страха в животе.
Только лица мадам Руссен и Эвелины выражают презрение к этому негодяю и отвращение, вызванное в них позорной сценой.
Их тоже успокоило слово «полиция», так как они уверены в силе и проворстве людей в мундирах, которые сейчас заберут этого бесноватого. Он жалуется, что ему не хватает на ребят; пусть не пьет; простонародье, только напившись, и веселится. Когда синие мундиры полицейских окружили сутулые плечи, которые уже не расправятся для борьбы («Меня же обокрали, и меня же сажают в кутузку»), старшин клерк положил телефонную трубку, и, задевая столы полами пиджака, подошел к мосье Персону, утиравшему лоб:
— Какой срам, какой срам; уже в тот раз, когда здесь был молодой Сардер, он мешал занятиям, болтая с этим негодяем…