Вдруг — пронзительный визг, — крик несказанного страдания, перешедший в протяжный, тонкий, жалобный стон и сразу как-то нелепо прервавшийся… И на полу сарая мгновенно закишело целое стадо крыс. Откуда они явились, — нельзя себе и представить. Они оказались здесь во мгновение ока.
Весь пол, казалось, состоял из крыс или, вернее, из крысиных глаз, потому что в непроглядной тьме можно было видеть лишь глаза, пары блестящих внутренним светом точек, коварных, злых кружков, носившихся то туда, то сюда… Эти зверьки всегда так: стремглав сбегаются на крик одного из своих родичей, попавшего в беду. Но зачем?.. Чтобы помочь ему или чтоб съесть несчастного, это — еще неразрешенный вопрос.
Далее — минута затишья и неподвижности; потом — шорох от чего-то, протискивавшегося сквозь дыру, которая служила лазом со двора в сарай… Мелькавшие пары глаз, все вдруг, уставились в ту сторону и словно замерли. «Что-то», очевидно, страдало: оно жалобно взвизгивало среди протяжных стонов и медленно, неуверенно царапалось по своему узкому пути. Когда, наконец, оно вынырнуло из непроглядной даже для крыс тьмы лаза, — его все-таки не мог бы усмотреть человек-наблюдатель, потому что глаза не выдавали присутствия вновь явившегося. У него не было глаз!.. По крайней мере, не было того, что заслуживало бы названия этого органа. Глаза у него были обожжены негашеной известью, хотя, как именно случилась эта катастрофа, — остается неизвестным.
Когда прочие бесчисленные крысы увидели то страшное, что явилось пред ними, обмазанное сплошь белой массой, жалкое, страдающее, — они все вдруг, хором, застрекотали; это производило впечатление какого-то мелкого, злобного смеха… А между тем среди них были теперь уже две их безглазых товарки: вторая влезла следом за первою… Будь они раненые, в крови, — от них мгновенно не осталось бы ни шерстинки…
Но при таком обороте дела, вместо каннибальского[1] пира, начался, повидимому, крысиный совет. По крайней мере, в течение десяти минут две слепые крысы, все еще взвизгивавшие и яростно чесавшиеся, находились в средине круга своих бесчисленных родичей, уставившихся на них и возбужденно стрекотавших. Почему обе пострадавшие не были загрызены и съедены в это время или вслед за тем, трудно сказать.
Может быть, негашеная известь отвратила крыс от этого, или их опыт и знание не включали в себя понятия о слепоте, — кто знает? Именно у крыс и у волков больше, чем среди других животных, развит закон «стадного», массового чувства, самый суровый и точный закон в мире, трудно усвояемый, однако, человеческими существами. Неизвестное больше всего устрашает животных. И можно думать, что стадное, массовое чувство страха теперь преодолело в крысах их каннибальские наклонности.
Как бы то ни было, в конце концов, вожак стаи — крупный седой самец, державший власть единственно с помощью наводимого им страха, — должно быть, постановил решение: он обернулся назад через плечо и что-то прострекотал. Это был, очевидно, приказ: четыре сильные молодые крысы из задних рядов тотчас же подскочили к двум слепым и повели их, поддерживая с обеих сторон плечами, в спасительную тьму норы.
На крыс в этой большой старой усадьбе готовилось гонение. Они спокойно плодились там до тех пор, пока не развелось их столько, что, наконец, им буквально не стало хватать места; тут только хозяева взялись за ум — явились проволочные силки, капканы, большие мышеловки… Напрасно. При невероятной крысиной хитрости, все это нисколько не содействовало уменьшению паразитов. Говорят, будто употребили в дело негашеную известь, хотя, как именно, — остается до сих пор тайной неведомого изобретателя. Наконец, было пущено в ход последнее, действительное, но, конечно, крайне несимпатичное средство…
В течение двух суток пара слепых сидела безвыходно в своей норе, потихоньку переговариваясь по-своему между собою и жалуясь друг другу на боль. Однако, они не забывали отчищать себя и особенно свои обожженные головы. Известки на них давно уже не было и следа, но, к слову сказать, крысы вообще очень заботятся о чистоте своего тела. Оно и понятно: животные, питавшиеся отбросами, — такой пищей, в которой развиваются зародыши, по крайней мере, половины всех болезней на свете, — не могли бы существовать и размножаться, если бы не были крайне чисты хоть снаружи.
На третью ночь слепые, наконец, решились выйти из норы в поисках пищи и воды; особенно воды; потому что крыса — жадное до воды животное и пьет ее в огромном, сравнительно, количестве. Вышли они из норы не одни, а с теми же своими четырьмя провожатыми, ведшими их, как прежде, по одному с каждой стороны.