Повозку трясло все сильнее. Лекарев соскочил с нее и пошел пешком.
Впереди показалось село. Вдаль, в сторону леса, тянулась наезженная дорога. Слева лежали поля, завоеванные сорняками. Справа — хорошо возделанные огороды. За ними виднелись дома разного достатка и свежести. Первой в поселке разлеглась усадьба с новеньким двухэтажным домом. Он походил на игрушку, честолюбиво встроенную в жилой ряд крестьянских изб. Желтый облицовочный кирпич, широкие городские окна, островерхая крыша, затянутая железом и окрашенная в яркий зеленый цвет. Усадьбу ограждал белеющий свежестью штакетник.
— Кто построил? — спросил Лекарев, не скрывая любопытства.
Дядя Миша пожал плечами. Казалось, он знает все наперед, но то, что происходило в деревне, сегодня его совсем не волнует.
— Вроде какой-то русский. Говорят, новый. На деле по обличности базарджанец. Сам его не видел, но жена так говорит. Почему он тогда русский, понять не могу. Может, его в переделку пускали?
Оставив позади новую усадьбу, они въехали в старую часть села. Перед ними лежала улица, поросшая травой и сжатая штакетником оград. С другой стороны ее ограничивал крутой склон оврага. Улица была пустынна. Лишь возле одного из дворов в пыли ковырялись белые куры. Одну из них, самую вертлявую, обхаживал большой красивый петух. Он растопырил крылья, чтобы показать всем, сколь велик и силен.
— Это вот и есть дом Дарьи, — объяснил дядя Миша. — Ты приехал. А вон и мужик ейный стоит — Корней Кузьмич.
Мужчина, возвышавшийся на крыльце дома, к которому направился Лекарев, был гол по пояс, и его тело, коричневое от загара, слепленное из рельефных мышц, казалось образцом атлетической красоты. Одной рукой он опирался на резную балясину, служившую опорой навеса над крыльцом, другую держал в кармане широких старомодных брюк. Заметно поседевшие волосы позволяли судить о том, что хозяину уже за пятьдесят. Хотя все остальное — живот без намека на жировые отложения, бугрящиеся бицепсы, крепкие белые зубы — путало счет годам, снижая их до сорока с небольшим.
— Проходите, — предложил хозяин и отступил с дороги. — Мы вас уже ждем. Давайте не будем здороваться через порог.
Крашеный пол в просторной гостиной был застлан модным дорогим паласом серого цвета. На окнах висели жалюзи. Все они были опущены, и только одно окно, выходившее во двор, оставалось открытым. Сквозь него Лекарев увидел красную, блиставшую чистотой «Ниву».
— Кваску с дороги? — спросил хозяин. — Свежий, со льда.
— Не откажусь, — согласился Лекарев, сразу ощутив жажду.
— Присаживайтесь, пока я принесу кувшинчик. А вот и жинка идет…
Хозяйка была дородной, румянощекой. Ее во все стороны распирали могучие жизненные силы. Огромные груди топорщили тонкую блузку как два арбуза, спрятанные за пазуху. Бедра — каким античным красавицам снились такие?! крутые и каменисто-крепкие — натягивали ткань юбки так, что казалось, она вот-вот лопнет. И все это прекрасное сооружение природы поддерживали крепкие ровные ноги с круглыми коленями.
— Вы у нас поживете? — спросила хозяйка мелодичным голосом и внимательно осмотрела Лекаре ва.
— Попробую, — сказал он. — Если вытерплю.
— Что так? — спросила она удивленно. — Раньше дачники у нас по целому лету просиживали.
— Я городской, — ответил Лекарев. — Черт знает почему, но без дела сидеть не могу.
— Дело мы вам найдем, — она засмеялась. И неожиданно сменила тему: — Вы с Фроськой давно схлестнулись?
Вопрос неприятно задел Лекарева.
— Мы не схлестнулись, — сказал он хмуро. — Я ее люблю.
Улыбка Дарьи Петровны померкла.
— Аж завидки за Фроську берут. Мне мой Корней никогда не говорит «люблю».
— Мало я тебе говорил всяких слов? — пытался оправдаться хозяин.
— И-и, когда то было! Правда, все больше «давай», разве не так?
— Погодь, погодь, поживут молодые с наше, и тоже все пойдет как у всех — без слов. А «давай» и они сказывают.
— Ладно, — хозяйка перешла к делу. — Сейчас располагайтесь. Потом пообедаем. И одна просьба к вам, Георгий. Не открывайтесь соседям, кто вы есть.
— В смысле? — Лекарев не понял, что имела в виду хозяйка.
— Что вы милиционер.
— Почему?
— Не любят вашего брата у нас в селе.
Проглотив обиду, Лекарев поинтересовался:
— Почему же такое?
— По многому, — ответил хозяин. — Разных причин достаточно.
— Назови хоть одну.
— Поживешь с нами, увидишь. Тутошние менты не закону, а деньгам честь отдают. Господину Гуссейнову, например.
— Какому Гуссейнову?
— Видел особняк на окраине? Вот там и будет жить новый хозяин русских земель. Он ждет закона, когда землицу продавать начнут. И купит все вокруг с потрохами.
— И вы станете спокойно смотреть?
— Георгий, — вмешалась в разговор хозяйка, — Корней не хотел спорить. Мы просто просили вас не говорить, кто вы.
— Все, договорились. Буду молчать.
— Лучше, если ответишь, что прапорщиком служил по контракту, — подсказал Корней. — Ранен в Чечне. Это хорошо будет…
Вечером Лекарев решил пройтись, посмотреть село. Оно оказалось на удивление похожим на множество таких же, разбросанных на просторах России. Дома вытянулись порядком по краю глубокого оврага. Здесь из-под земли били ключи, и у жителей никогда не возникало трудностей с водой. По дну оврага ручей тек к большому озеру. Единственное неудобство для селян — приходилось таскать то пустые, то полные ведра вниз и вверх по крутому склону. Попытки копать колодцы успеха не имели. Водоносный слой лежал глубоко, и добраться до него не удавалось.
Несмотря на раннее время, улица была пустынной. Только у бревенчатого дома с пятью окнами по фасаду, с высокой, блестевшей новым цинком крышей, с большим сараем на задворках стоял крепкий старик с бородой и курил.
— Здравствуйте, — сказал Лекарев, помня особую деревенскую вежливость.
Хозяин подошел к штакетнику.
— Здравствуйте. Надолго к нам?
— Отпуск здесь решил провести.
— Это пользительно. Раньше к нам отпускников из Придонска навалом наезжало. Теперь приток поиссяк. Вы, должно быть, единственный. У кого встали?
— У Дарьи Петровны.
— У Корнея, значит. Он мужик хозяйственный. А я Урусов. Тарас Тимофеевич.
Старик вышел за ограду. Смел ладонью со скамейки, стоявшей у калитки, невидимую пыль.
— Садитесь, побалакаем. Покурим.
Лучшие философы российской современности находятся не в академиях и институтах, а проживают в деревнях и селах. Здесь они не связаны обязанностью за скромную зарплату угождать политике, подлаживаться к правителям, а посему обо всем судят здраво и оригинально, с глубоким проникновением в суть вещей, в прошлое, настоящее и будущее. Лекарев заметил это давно, ему всегда доставляло удовольствие слушать рассуждения деревенских мудрецов, особенно если их обременяли старорусские бороды, право носить которые у крестьян не рискнул отобрать даже сам Петр Первый.
Тарас Тимофеевич Урусов оказался именно таким философом. До ушей заросший бородой, которая компенсировала обширную плешь на голове, он даже внешне выглядел мудрецом.
— Слыхал, будто у вас там в Москвах опять Гробачев в президенты нацелился?
— Горбачев? — задав вопрос, Лекарев хотел поправить старика, не обижая его.
— Ну, я и говорю — Гробачев. Так что, он в самом деле намыливается?
— Вроде бы.
— Дает, голозадый! Во дает! — Урусов восхищенно ахнул. — Ни стыда, ни совести. Вроде нашего Ермила Таратайкина. Выставляться — так в полном обозрении.
— Кто этот Ермил?
— Был у нас в совхозе мужик. Здоровый, сила в нем как у трактора. А в башке — пробка. Ни бум-бум. До чего не мог умом дойти, силой дожимал. Однажды решился на спор быка поднять. Конечно, спорил с большой поддачи. Подлез он, значит, под брюхо скотине, под напружился, и враз у него пояс на портках лопнул. Они и свалились. Народу вокруг собралось много: как же, Ермил мир удивлять собрался. А он в аккурат всем и выставил голый зад на обозрение. Бабы в лежку. Мужики животы рвут. Но с кулаками ни на кого не кинешься: портки поддерживать надо. Так потом Ермил из села и съехал.