— Какая ж мораль?
— Ты что, не понял? Если один раз при всем народе поднатужился и предстал перед миром без порток с голым задом, то вдругорядь уже не выставляйся. Признали тебя лучшим германцем, вот и мотай нах хаузе, дёр швайнехунд!
Где— то за лесом заунывно заревела сирена. Лекарев насторожился.
— Что там у вас? Военные?
— Были. Теперь другие поселились. Вроде бы карташовцы.
— Хозяйство какое-нибудь?
— Да нет, скорее тюремщики. Держат их за забором, а чем они там занимаются, нам не ведомо. Стрельба, конечно, слышна. С военными у нас проще было: брали молоко в деревне, покупали зелень. Теперь все окончилось. На заборах по всей колючке понавесили объявления: «Частное владение. Стреляют». И все тебе.
— И как к этому в деревне относятся?
— Боятся. Промеж себя говорят: «банда».
— Неужто никто ничего не знает? — В Лекареве взыграло милицейское любопытство.
Урусов подумал.
— Лично я — нет. Но, как говорят, туда Псих вхож.
— Кто этот псих?
— Яшка Лопаткин. — Сказано это было таким безразличным тоном, словно речь шла о человеке, которого все хорошо знают.
— Он что, в самом деле того?
— Кто знает? — Урусов пожал плечами. — Теперь кто может определить? Раньше вроде был мужик как мужик. Побывал на афганской войне. Вернулся с чудинкой.
— В чём это выражается?
— Кто его знает, — ответил Урусов любимыми словами.
Село не город. С Психом Лекарев познакомился на четвертый день. С утра он ушел на озеро. Берег был пустынен на всем протяжении, которое охватывал глаз. Лекарев постелил на траву половичок, разделся и прилег: хотелось немного обветрить тело, согреть на солнышке нывшую рану.
Он лежал в одиночестве минут двадцать и вдруг услыхал шаги приближающегося человека. Поднял голову. Увидел мужчину, не брившегося по крайней мере дня три. Рыжая щетина на щеках и подбородке ярко блестела.
— Привет, — сказал Рыжий. Подошел и присел рядом на траву.
— Привет, — отозвался Лекарев с той же ленью в голосе, что и подошедший мужик.
— Отдыхаем? Это хорошо. — Рыжий говорил как учитель, одобрявший поведение примерного ученика. — А это у тебя откуда? — Он указал пальцем на раненое плечо.
— На гвоздь напоролся. — Лекарев не был склонен к задушевным беседам.
— Давай-давай, свисти! — Рыжий задрал рубаху, и на пузе, лишенном жировых отложений, Лекарев увидел большой неровный рубец. — Уж я-то гвоздя от язя отличить умею. Пуля?
— Осколок, — соврал Лекарев.
— Хорошо, — одобрил Рыжий.
— Чего ж хорошего?
— Хорошо, что ранетый, а не убитый. Ты ведь у Корнея поселился? Прапор из Чечни. Так?
— Раз все знаешь, чего спрашивал?
— Проверка на вшивость. — Рыжий был доволен.
— Сам-то где поцарапал пузо?
— Афган, будь он проклят!
За лесом заныла сирена. Гукнув два раза, смолкла.
— Что там у вас орет? — спросил Лекарев. — И без того тошно.
Рыжий засмеялся.
— Пока это так — бирюльки. А вот заорет по— настоящему, кое-кому, без понта, тошно станет.
— Не понял.
— А может, и не надо? Меньше знаешь — крепче спишь. Лекарев сделал безразличное лицо и прикрыл глаза.
— Мне в конце концов все равно. Но коли орут на всю округу, значит, хотят, чтобы все слышали.
Рыжий промолчал. Посидел немного. Встал.
— На всякий случай, будем знакомы: Лопаткин Яков. В случае чего — заходи. Где живу, у Корнея можешь узнать.
Два дня спустя, когда Лекарев совершал вечернюю прогулку, к нему подошел Лопаткин.
— Привет, прапор! — И без предисловий: — Хочешь, завтра свожу тебя…
— Куда?
— На Кудыкину гору сирену вблизи послушать. Лекарев прекрасно понимал — им заинтересовался кто-то из тех, кому служит Псих. Почему и с какой целью? Если верить деду Урусову, то на территории бывшей военной базы обосновались карташовцы — боевики-националисты из отряда, созданного неким Карташовым. Насколько было известно Лекареву (вплотную он с этим не сталкивался), карташовцы вербовали бойцов из людей, потерявших надежду устроить жизнь в обществе, которому со своим боевым опытом они оказались не нужны.
Конечно, можно было бы сразу отказаться от предложения Психа и положить конец разговорам. Зачем совать голову в петлю, конец которой находился неизвестно в чьих руках. Но натуру переделать трудно, а у Лекарева она была авантюрного склада.
— Может, не стоит? Там у вас всякие секреты…
— Стоит. Я кое с кем уже поговорил. Тебе разрешили прийти.
— Откуда такое доверие сразу?
— Почему нет? Ты мужик русский. Меченый в бою. Тебе, наверное, небезразлично, что завтра будет с Россией? Так? Или все равно, если чечены начнут выбивать у нас город за городом? Веришь, что на защиту выйдут кулики, грачи и всякие барсуки? Им же только червяков побеждать.
Последние фразы поразили Лекарева своей оригинальностью.
— Про куликов сам придумал? Лопаткин не стал заноситься.
— Лектор нам объяснил. Оказывается, еще Николай Второй войну японцам профукал, потому как войсками командовать назначил Куропаткина.
Лекарев засмеялся.
— А ежели Лебедя?
— Да вроде бы птица гордая, хотя сразу скажу — орел лучше.
— Что делать, если орлов не находится?
— Как так не находится? А мы?
— Кто «мы»?
— Поедем, послушаешь, подумаешь, прикинешь. Главное — тебе доверяют. Возьми у Корнея велик и махнем.
— Хорошо, скажи, что у вас там?
— Будет лекция. — Псих засмеялся. — День политпросвещения.
— Я не о том. Как ваше хозяйство называется?
— Региональный акционерный центр землеустройства России «Орел». Годится?
Спросил и заржал, давая понять, что за проволочным забором никто землеустройством не занимается…
Хозяйство «орлов» лежало в глубокой впадине посреди долины. Раньше на этом малопригодном для землепашцев месте военные разместили зенитно-ракетный дивизион прикрытия Придонска. Здание казармы, пищеблок, солдатский клуб, водонапорная башня, «сборно-щелевые» домики для офицерских семей — все это давно не ремонтировалось и производило жалкое впечатление.
У ворот возле обшарпанной будки контрольно-пропускного пункта на лавке сидели трое крепких парней в камуфляже.
— Салют, Коршун! — крикнул Псих, подъезжая к открытым воротам. И вскинул вверх правую руку в арийском приветствии. Коршун лениво повторил жест.
— Привет, Псих! Проезжайте.
— Коршун, это кликуха? — спросил Лекарев.
— Зачем же так, прапор, — осуждающе произнес Псих. — Это псевдоним.
— А тебя почему Психом назвали?
— Заводной я в драке. Мне только дай пострелять.
Территория базы была пустынна.
— Опоздали! — расстроенно заметил Псих. — Фитиль мне вставят и запалят, это как пить дать.
— Дисциплина? — спросил Лекарев сочувственно. Псих кивнул.
— Пошли прямо в клуб. Наши уже там.
Они прошли к обшарпанному зданию солдатского клуба. Поднялись по щербатым ступеням крыльца, проникли внутрь.
В просторном зрительном зале на деревянных скамейках сидели человек двадцать. Все в заношенном камуфляже, все коротко остриженные — один к одному. Воздух пах крепким мужским потом и хорошо переваренной капустой. Видимо, физиологические процессы здесь не считали нужным удерживать в себе.
Со сцены, стоя за красной трибуной, на которой остался незакрашенный отпечаток пятиконечной звезды, перед собравшимися выступал лектор — круглолицый мужичок в очках явно пенсионного возраста.
Говорил он громким голосом строевого командира, гоняющего новобранцев по плацу.
— Они нас презирают, — лектор ткнул пальцем в дужку очков, поправляя их на носу. Тем же пальцем ткнул в зал. — Презирают вас, меня, всех русских. Кто мы для них? Для избранной Богом израильской расы? Мы для них говорящий скот, человеческие отходы. Гои.
Слушатели гудели. Лектор поднял руку, успокаивая шумевших.
— Господа! Это не пропаганда. Я не вливаю вам в уши то, что придумал. Поэт говорил: «Ваше слово, товарищ Маузер». Я говорю: «Вам слово, господин Факт». Послушайте, что о нас с вами между собой говорят всякие там Абрамы Маузеры, Моше Цедербаумы, Срули Шлиперзоны.