«У них есть такой нахальный поэт Пушкин, который имел не совсем высокоморальный внутренний облик, за что и поплатился, в конце концов. Но они его почему-то любят. И чтут его заповеди помимо божьих. Этим он нам должен быть исключительно противен. И нам следовало бы изгладить его из их памяти. А то они могут сделать его своим знаменем. Вот поглядите, какого мнения он, к примеру, придерживался относительно вышесказанной нашей скрижали: “Мысль! Великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: (тут электрический голос наполнился непередаваемой убийственной иронией) в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом”. Видите, какая вредная против человеческих прав, несвоевременная, исключительно невыгодная нам, выдвинута идейка? Так что Пушкин нам вреден и никому он не нужен. И вот мы должны ополчиться против него… Но этот забавный Пушкин и полезное говорил… Он им, своим глупым потомкам, откровенно-таки сказал, что свободой у них первыми воспользуются негодяи. И это был у них такой человек, который всегда, как в воду глядел. Так вот, такими негодяями должны стать мы. Это для них вы – негодяи. На самом деле вы те, которые идут им на смену. Всегда помните об этой цели. Тот, кто одержим моралью, тот никогда ничего не выиграет. Для нас морально то, что целесообразно…».
Дальнейшего опухшая, как в похмелье, голова Прохора не вынесла. Он впал в просвещённое забытьё…
Прохору и здесь оказалось не по пути со всеми
И была вторая ночь.
Тут уже все говорили. И напоминало это говорение обычную встречу на каком-нибудь старом уютном постоялом дворе, в большом номере, где за недостатком средств, остановились сразу десятки незнакомых людей и ведут разные праздные разговоры, чтобы скоротать до рассвета время и отправиться потом каждому своим путём. Все, к тому же уже одеты были вполне прилично в импорт и обрели в глазах Прохора вид интеллигентный, а, значит, начальственный. Так что Прохор стал конфузиться, дичиться и помалкивать в тряпочку.
Разговоры между тем были до того странные, что Прохор, хоть теперь и не отставал от других по части образованности, ничего не понимал. Странное это было открытие для него. Можно, оказывается, слышать русскую родную речь, не понимать её и чувствовать, как чужую.
Прежняя перерожденка опять подошла к Прохору. Прохор приготовился обратно пугаться, но она вдруг заговорила с ним чистым и приятным грудным голосом, что его моментально и успокоило. Но, поскольку говорить она могла только запечатлённым эфирным накатанным текстом, страстная с придыханием речь её свелась к следующему пассажу:
– Я надеюсь, что вы не очень талантливый человек. А то у меня на талант идиосинкразия. У меня такая установка – ненавидеть таланты. Я критикесса, – и она назвала фамилию, которая спустя время станет слишком известной, чтобы произносить её всуе. Фамилия она произнесла, почему-то на японский лад.
«Неужели тут и японцев научились делать?», – уважительно подумал о здешних умельцах Прохор.
И вдруг она заговорила точно так, как говорил знакомый Прохору динамик. Так же отчётливо с убеждением и яростью она стала произносить слова, которые и Прохор тут же вспомнил.
– Талантливый человек опасен. Он может убедить людей, которых мы ненавидим, что и их жизнь может представлять определённую ценность. Рождает в них поганую гордость и ненужное самомнение. Это очень опасное убеждение, оно повышает сопротивляемость нашей работе по переоценке и разложению тех, кто не перестал сознавать себя человеком. Так что всякому индивиду с талантом надо внушить комплекс неполноценности. Действовать по отношению к талантам нужно так: одна поганая статья в печати портит ему настроение, две – выбивают из равновесия, десять – убивают желание впредь браться за перо. Непрерывная в течение только одного года атака убивает веру в себя навсегда… Это неправда, что газетная склока доставляет только моральные страдания, она может убить самым натуральным образом. Вспомните, как наши прежние собратья убили ихнего Михаила Булгакова. Это было незабываемое убийство. Мы когда-нибудь поставим им памятники…
– Я извиняюся, – часто говорил теперь Прохор. Так он сказал и теперь. Потом что-то щелкнуло у него в голове, переключилось что-то и он, независимо от собственных мыслей и ситуации сказал, тщательно выговаривая слова, как иностранец только что выучившийся русской речи.
– А грамоты им надо дать ровно столько, чтобы они могли читать наши газеты и усваивать через них наши лозунг и мнения. Впрочем, если мы сделаем образование платным, они не смогут и газету прочитать. Вот тут-то роль телевизора окажется первостепенной. Мы придём к ним домой, мы поселимся у них на кухне, в гостиной и в спальне. Мы их достанем всюду, чтобы разрушить их устои… Важнейшим из искусств является для нас телевизор…