– Вот, вот, – подхватила красавица-перерожденка, – надо дать им побольше музыки. Певцов надо выбирать и продвигать самых бездарных и неумелых. Дать им большие деньги и обеспечить славой. Тогда все захотят быть певцами и шутами гороховыми. Никто не захочет работать. Захиреет земля, и тогда конец их благоденствию и культуре…
Тут красавица крыса кокетливо взглянула на Прохора и с полною уже страстью, будто признаваясь в любви, сообщила.
– Надеюсь, вы знаете, что слово и понятие культуры в Древнем Риме пошло от возделанной земли, от пахотной борозды?.. Соха вернётся на их поля… Так они вернутся к той культуре, которую мы им только и оставим… И другой культуры им пока не надобно…
Тут у Прохора опять перескочил в голове рычажок, встал на прежнее место. Прохор окончательно перестал что-либо понимать и опять подумал, что его будут нюхать. Это стало уже фобией у него.
– Тут такое дело, – сказал он своим обычным, довольно мужественным и звучным голосом, – если в самогон, к примеру, мелко покрошить хрену, взятого у Макаровны на Тимирязевском рынке, только очень свежий надо брать хрен, то через четыре дня всякий мерзкий дух у самогона пропадёт. Хреновуха будет первый сорт. И не надо только туда сувать, упаси Бог, ванильные палочки и все эти ваши мускатные орехи. Наш самогон должен пахнуть хреном, а не какой-нибудь ихней хреновиной…
Тут уж и сама закодированная красавица, будущая в скором времени знаменитая литературная разбойница, журнальная атаманша, греховодница и бандерша политических продажных тусовок перестала понимать Прохора. Видно ей не было внушено тех слов, которыми оперировал прежний незамутнённый гибельными веяниями интеллект Прохора. Очаровательное исчадье потеряло к нему интерес. Она шарахнулась от Прохора, защебетала с подобным себе существом, и пропала в бестолковой сутолоке, которая царила в этом сборище боевых единиц параллельной цивилизации. Теперь бы Прохор и не узнал её, мелькни она в толпе живых призраков перед ним. Прохору и здесь оказалось не по пути со всеми.
Побег
Был потом смотр несокрушимому отряду бойцов литературного фронта. Прохор, ставший боевой единицей по искоренению талантов, истребителем дарований, сам лично и не подозревал и даже не чуял в себе таких перемен. Он уныло вспоминал о борще, которого не пробовал уже неделю. И даже скупые, давным-давно утратившие свою прелесть и настоятельность ласки законной Настасьи, к которым, как помним мы, он стал невоспиимчив в последнее время, вдруг вспомнились с некоторой отрадой.
Это была ностальгия, но таких сугубо художественных слов и декадентских чувствований обречённый на литературную критику Прохор Тупицын отродясь не знавывал. И объяснить своё состояние мог бы только глубокими потрясениями последних дней и, конечно, когнитивным диссонансом, будь он неладен.
Короче, на вопрос сурового и черезвычайно мохнатого в нижней части лица экзаменатора о том, как надо поступать со всяким даровитым на белом свете индивидуумом коль скоро он встретиться на его пути, Прохор понёс сущую околесицу, недостойную не то что яростного брандмейстера по части божьих искр, но и вообще всякого создания, идущего на смену обречённой верхней цивилизации.
– Не могу знать, – приспосабливаясь к военному положению солдата культуры, чётко сказал он, – я отродясь, слава Богу, не прочитал ни единой книги, кроме букваря, а кто его написал, в лицо не знаю. И за что его бить по мордам, в толк не возьму… Мама мыла раму…
Так закончил он первую исчерпывающую историю своих литературных исканий и первый критический разбор.
Вот тут-то профессорская крыса впервые стала в тупик. Откуда вчерашний неофит мог узнать про букварь? Откуда в душе сомнение? «Опять просмотрел сволочной контрольный отдел. Этот из разряда недоделанных». Так подумала бородатая ответственная за результат крыса и поставила в ведомости крестик, потом какую-то нажала кнопку. Тут же, как из под земли, явились два массивных, с фигурами, как кукиш, не то охранника, не то вышибалы, ловко уложили недоделанного Прохора на пол. В руках одного из них взялась электрическая, на сильных батареях, вроде паяльника, печать. Дымок, как от шкварки, с таким же запахом, взвился над правой ягодицей Прохора и несмываемое вечное тавро, чёрная метка, понятное дело, явилась на правой его ягодице: «Не горюй!». Вторая нижняя строка гласила: «Совершенству нет предела!»