Встав, он прижался к бетонной окольцовке громадной технологической норы. Уцепился, чтобы не упасть на рельсы, за толстый кабель, которые неровно, будто чудовищные умершие черви, повисли вдоль туннеля. Воздух зашевелился, толкаемый упрямым лбом двинувшегося от дальней невидимой платформы электровоза. И вот он стремительно промчался мимо Прохора, дав предупредительный сигнал. Машинист заметил уцепившегося за кабель голого грязного человека, удивился и тут же сделал тревожный звонок дежурному следующей станции.
Так кончился невообразимый плен Прохора.
Совершенно новый Прохор
Его, конечно, одели, во что ни попадя. И в таком виде думал он явиться домой. Было только около восьми часов утра. Московское солнце летом в такое время поднимается уже довольно высоко. Асфальт был исполосован толстыми золотыми полосами. Воробьи вприпрыжку внимательно обследовали эти драгоценные полотнища относительно продовольствия.
Из открытого на пятом этаже окна доносилась электрическая музыка, играли на сделанном в Японии музыкальном инструменте ионике, сопровождая технологическими звуками русский сокровенный текст. Может быть, там происходила со вчерашнего дня свадьба, потому что звонкие сыпались из окна вполне подходящие к такому случаю слова:
Гармонист, гармонист,
Шишка фиолетова.
Тебя девушки не любят
Только из-за этого
Первые поступки Прохора Тупицына были продиктованы туманной, но опасной логикой. Прежде всего, не заходя даже домой, он одолжил у дворника, на спине у которого начертано было лабораторное слово «Квант», пешню, каковою тот зимой колол лёд. С этой пешнёй он проследовал по периметру дома, круша на своём пути подвальные решётки, придуманные инквизиторским умом коммунально-жилищного начальства, сладострастно и с садо-мазохической настойчивостью морившего в подвалах кошачье племя.
Через час, примерно, на вдохновенные звоны и грохот пешни явился ответственный работник подвального профиля. Прохор выслушал его с натуженным вниманием. Видно было, что он распираем изнутри гневом, как дирижабль газовой смесью. Потом Прохор стал вглядываться, опять же с чрезвычайным вниманием, в ответственное за местный андеграунд лицо. Что-то в нём привлекло и поразило его до такой степени, что он окаменел от напряжения. Вдруг лицо его исказилось отвращением и ужасом.
– Ты кто?
Узнав из ответа, что это и есть угнетатель кошек на всём пространстве московского Отрадного района, Прохор поступил так. Он аккуратно положил дворницкую пешню на золотое полотнище, которым восходящее солнце изукрасило асфальт, потом, вращая круглыми от гнева глазами и задыхаясь, сказал:
– Ах, вот куда уже добралось ваше крысиное племя!
После этого, размахнувшись так, что больно отдалось в лопатке, смачно заехал начальнику в ухо. Чмокнуло что-то страстным поцелуем при этом всплеске нерастраченной ярости. К большому соблазну дворника, прибывшего сюда из какой-то таджикско-узбекской тьмутаракани, и вполне сочувствовавшего действиям Прохора.
Начальник, отправленный в нокдаун, приземлился на спину так стремительно, что ноги в блестящих стильных штиблетах устремились было в небо, как оглобли убранного на зиму рыдвана, но тут же упали, глухо брякнув добротными заграничными задниками.
И в этих поступках, и в тех, которые последовали за ними, Прохор уже не был похож на себя прежнего, о чём было отмечено и в скорбных листах, на основе которых выделено ему было вскоре место в психоневрологическом диспансере, проще говоря, в сумасшедшем доме.
Уводимый с места происшествия молчаливым гарантом порядка, Прохор с отрадой отметил результат своих праведных трудов. Через двор кралась кошка, разноцветная, подобно лоскутному одеялу, с глазами, круглыми, как циферблат. Ему даже показалось, что из одного циферблата покатилась у неё благодарная слеза. В зубах у неё был котёнок. Она уносила драгоценное своё потомство от пагубного рвения прокураторов районного жилкомунхоза, не познавших ещё тяжкой десницы переродившегося для добра Прохора Тупицына. Куда она от них хотела деться, не понятно…
И вот я позорно бежал от действительности…
Необходимое послесловие автора правдивейшей этой истории, которую поведал ему самолично бывший ночной обходчик московского метро Прохор Тупицын на другой же день после благополучной выписки из сумасшедшего дома, куда загремел он, по его мнению, злостными наветами ответственных лиц районного жилкомунхоза