– Зовите меня просто Сизов, – спокойно ответил голос. – Мне, знаете, как-то неловко переводить то, что сказал вам Моцарт. Боюсь вызвать ваш гнев.
– К черту неловкость! – закричала Ольга. – В кои-то веки судьба послала мне эту встречу, а вы еще церемонитесь! – Но тут она почувствовала, как Моцарт, быстро оглянувшись и словно бы проверяя, не видит ли их кто-нибудь, обнял ее и принялся осыпать ее обнаженную шею поцелуями. Она могла бы поклясться, что от него пахло сладкими духами или пудрой, а дыхание было теплым, почти горячим – значит, не призрак…
– Уже можно не переводить? – сыронизировал сверху вездесущий Сизов.
– Как вам не стыдно… – Ольга совершенно не сопротивлялась, когда Моцарт, подхватив ее на руки, углубился в заросли жимолости. Они упали на траву. С композитора свалился его пышный голубой парик, и тонкие светлые пряди собственных волос упали Ольге на грудь.
– Пошли вон, Сизов! – только и успела простонать она, обнимая Моцарта и целуя его в сухие и горячие губы. – Я же чувствую, что вы подсматриваете за нами… Вольфганг, – прошептала она нежно, отвечая на его ласки, – Амадей… Что же это такое? Боже, Боже, сделай так, чтобы он не исчезал!..
Моцарт шептал ей что-то на своем немецком, и Ольга чувствовала, что сейчас расплачется, не в силах понять его слова. Ей было обидно, как никогда. Хотя, конечно, подобный лепет, этот любовный горячечный бред на всех языках мира звучит примерно одинаково…
– Я тоже, – задыхаясь, произнесла она, закрывая глаза и погружаясь в неизъяснимое блаженство, – я тоже… Теперь я тебя тоже понимаю… – Ее пальцы теребили атлас его камзола, а зубы покусывали нежные кружева его рубашки. Но вдруг она встрепенулась: – По аллее кто-то идет! Слышишь? Какие-то люди с колясками…
Она быстро поднялась с травы, приводя в порядок платье. С трудом нашла туфлю, закатившуюся под густо переплетенные ветви орешника. Поправила прическу.
Моцарт, в свою очередь, нахлобучил на голову измятый парик, застегнул камзол и помог Ольге. Он привлек ее к себе и сказал несколько ласковых слов на ухо.
– И я тебя, – прошептала она, чувствуя, как ее бьет дрожь. Слезы хлынули из глаз: она знала, что сейчас произойдет неизбежное. Действительно, МОЦАРТ ИСЧЕЗ.
Налетел ветер, ей стало холодно; над головой трижды сверкнула молния; глухо, словно кто-то похрустел гигантским небесным пергаментом, прогремел гром; первая капля дождя мазнула по щеке…
– Моцарт, – рыдала Ольга, дрожа всем телом, – ты куда?… Я же забыла тебя спросить об «Анданте»! Моцарт! Не уходи!..
Вдруг она увидела, как в траве что-то сверкнуло. Она наклонилась и подняла… пряжку, его серебряную пряжку!
– Сизов! – радостно позвала она, оглянувшись, сердце ее забилось сильнее. – Сизов, он оставил мне на память пряжку!..
– Он еще вернется за ней, – довольно спокойно, но, как показалось Ольге, злобно отозвался откуда-то сверху Сизов.
– Значит, я еще увижу его?
– Да, – тяжко вздохнул Сизов. А Ольга просияла.
Лил дождь. Платье вымокло, туфли разбухли и стали походить на калоши. Настроение Ольги менялось, как порыв ветра.
– Сизов, не злись, – заворковала она, – Моцарт ушел и теперь, наверное, не скоро вернется… Ты не думай, я о тебе не забыла. Скажи лучше, где здесь можно согреться? Яже простыну, заболею и умру, с кем ты тогда будешь говорить о бабочках и прочей чепухе?… – Она машинально проверила, на месте ли бабочки, и убедившись, что они здесь, вздохнула полной грудью. – Какой воздух, Сизов! Как давно я мечтала подышать вот таким свежим воздухом!..
– Выходи на аллею, – сухо произнес Сизов. – Тебя там ждут…
Ольга, спотыкаясь, выбралась на аллею. Мокрые деревья роняли на землю последние капли дождя. Где-то далеко, за ажурной парковой оградой блеснул первый луч солнца. Рядом кто-то плакал, вероятно, ребенок. Ольга обернулась и увидела на скамейке девочку. Несмотря на недавно прошедший дождь, она была в совершенно сухом клетчатом красном платье, белых гольфах и темно-красных лакированных туфельках.
– Ты чего ревешь? – спросила Ольга и взяла девочку за руку. Ей было лет десять; в общем, довольно взрослая уже девочка, а плакала, как маленькая. Вот об этом Ольга и намеревалась ей сказать.
– Она подарила ей Катю, – безутешно рыдала девочка, размазывая по щекам слезы.
Солнце выкатилось из-за туч, и парковая аллея теперь сверкала в его лучах, ослепляя до слез.
– Какую Катю? Кому? – ничего не понимала Ольга. И вообще, она не совсем осознавала, что происходит.
– Ларисе! – вдруг возмущенно взвизгнула девочка и разрыдалась безутешными слезами. Ольгу эти слезы словно привели в чувства, она тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться.
– Кто такая Катя? Давай по-порядку… Так кто такая Катя, чтобы ее можно было кому-то дарить?
– Это моя кукла. Я была в школе, когда они пришли, и мама подарила этой девочке мою Катю.
– Боже, я вспомнила, – взволнованно прошептала Ольга и вся покрылась мурашками. – Я вспомнила… Ведь ты никогда не расставалась с Катей, ты и спала с ней, и шила на нее платья, я очень хорошо помню ее… Так отбери ее! Пойдем, – она взяла ее за руку, – пойдем, я помогу тебе.
Они встали со скамейки и быстро пошли по аллее. Через мгновение за деревьями запестрели зонты аттракционов.
Маленькая Лариса сидела на карусели, оседлав круглого, как поросенок, слоника с отбитым хоботом, и качала ножкой в нетерпении. Рядом, под расписным шатром на желтой скамеечке сидела ее мать. («Тетя Вера», – вспомнила Ольга.) Карусель должна была вот-вот начать свое кружение. Тут Ольга и девочка, которая уже перестала плакать, одновременно увидели куклу Катю – рыжую, страшненькую, с выколотыми глазами и проломленной головой. («Трепанация черепа», – продолжала вспоминать Ольга свои детские садистские игры, свои изощренные операции над несчастной Катей.)
Они подскочили к Ларисе, выхватили из ее рук куклу и едва успели убежать, как карусель пришла в движение.
– Мама! Мама! Они украли Катю! – кричала теперь уже Лариса. Но Ольге было совершенно не жалко ее. И даже напротив…
Девочка поцеловала на прощание Ольгу и… исчезла.
– Сизов? – окликнула Ольга в растерянности; ей почему-то снова захотелось плакать. – Почему они все исчезают? И Моцарт, и эта девочка?… Ведь я их люблю, и всегда любила!
– Они будут возвращаться, – прозвучал грустный голос Сизова. – Но всегда неожиданно, когда не ждешь…
– Скажи, а кто была эта девочка? Я даже не спросила ее имени.
– Разве ты не узнала? Это же была ты, – с придыханием ответил Сизов. – У тебя в руке осталась игрушечная туфелька. Спрячь ее туда же, куда ты спрятала пряжку Моцарта, – она тоже вернется за ней.
Ольга бережно спрятала рядом с пряжкой маленькую пластмассовую туфельку.
– А что же будет сейчас? – спросила она, готовясь к самому невероятному. Она бросила рассеянный взгляд на качавшиеся на воде голубые деревянные лодки. – Неужели покатаемся? – догадалась она с восторгом.
Они заплыли в самый дальний уголок пруда. Ольга сидела на веслах, Сизов невидимо присутствовал. Он был неподражаемым собеседником – все знал и понимал.
– Расскажи мне что-нибудь обо мне. Как я здесь оказалась? Что было со мной раньше? Я ведь ничего не знаю и не помню…
– А свои желания? – голос Сизова зазвучал на воде так звонко, что, казалось, он слышен во всем парке. – Каждый человек помнит, чего он хочет.
– Желания? – Ольга на минуту задумалась. – Да, свои желания, по-моему, помню. Мне чего-то недавно явно не хватало.
Она закрыла глаза и напряглась, вспоминая.
– Вспомнила, – прошептала она, не открывая глаз. – Вспомнила – тишины, покоя… вот этого самого парка, пруда, лодки… – Она открыла глаза и заговорила громче, быстрее: – Да, мне не хватает всего этого, а еще божественной музыки… Ты слышишь? Это опять она… От этого «Анданте» кружится голова и хочется плакать и плакать. Музыка звучит постоянно, везде, во всем парке, во мне… Это Моцарт, но раньше я никогда не слышала этой музыки… А ведь я изучала его, а люблю его…