На этот раз огня внутри уже не было, а был вкус спитой остывшей заварки, без особого градуса и спиртового привкуса под языком.
— Гады, — сказал он, обращаясь к заоконным столбам после того, как снова сбился со счета, — гады одни кругом. Гады и предатели. — И выплеснул в рот остатки коньячной заварки прямо из бутылки.
Поезд тормознул в Вольске вовремя, но времени для высадки имелось не так много — стоянка была короткой. Был момент, когда Петр Иваныч пожалел, что прибыл согласно расписанию, — не хотелось форсировать неизвестные пока усилия, хотелось думать о них больше, чем их же предпринимать. Но в этом он постарался не признаваться самому себе, вынеся пораженческие настроения прочь за умственные скобки.
Он спрыгнул на крайнюю часть платформы чужого города там, где она была чуть ниже основной, но не менее от этого твердой. Удар пришелся на обе пятки одновременно и через сухие кости Петра Иваныча передался выше, вплоть до самой головы, откуда все, собственно говоря, и началось, вся его история и обида.
— И за это ты мне тоже ответишь, падла, — пробормотал он, превозмогая боль от прыжка, — и погрозил кулаком вслед поезду, туда, где оставалась вчерашняя девка-проводница в бесстыжей блузке…
Три следующих дня Петр Иваныч прожил в общежитии мясоперерабатывающего комбината, потому что договорные цены за постой оказались там сильно ниже, чем в городской гостинице. Договаривался он непосредственно с комендантом, что и определило окончательный выбор жилья.
— Ты только не купайся здесь, дедушка, — сообщил ему, пряча за пазуху деньги, вороватого вида вежливый комендант, — у нас Волга здесь грязная, мы, все же, центр цементной промышленности, сливы случаются в воду, сбросы и прочие бактерии имеются, мы сами купаньем не пользуемся и рыбу не советуем. Так отдыхай, без Волги.
Сдалась мне твоя Волга, — подумал в ответ Петр Иваныч, — не плескаться, авось, приехал, а дело делать. А что нечисто у вас тут, так мне это и без тебя известно, слава Богу, по себе теперь знаю, по своей семье столкнулся.
Вопрос Зины, когда он позвонил ей по междугородке доложиться, застал его врасплох.
— Где ты, Петя? — кричала в трубку жена, встревоженная таким скорым отъездом Петра Иваныча по случаю строительной запарки у смежников. — В каком месте-то, хоть?
— Да здесь я, Зина, здесь, — растерянно бормотал в ответ Петр Иваныч, на ходу сочиняя, какую географию лучше изобрести, — на объекте я, на объекте, скоро приеду, ты не волнуйся.
— А покушать-то есть там, хотя бы? — недоверчиво интересовалась верная Зина. — Кормят-то вас нормально?
— Да нормально, Зин, нормально, тут все есть, тут комбинат целый с колбасой, инвестор обещал выделить сырокопченой на форсаж работ, сдача у них срывается, а так все нормально, жив, здоров.
Что я про комбинат-то колбасный прокололся? — положив трубку, подумал Крюков. — Она ж родом отсюда, мать ее на колбасе работала всю жизнь, и саму ее тут насиловали, в Вольске. Как бы не вычислила меня, про месть Славикову не сообразила бы.
А к самому Славику Петр Иваныч, еще не зная того сам, подобрался уже на расстояние вытянутой руки — протянул и дави, пока не захрипит, ирод насильный. Дело оказалось во сто раз проще, чем он ожидал, пока пересчитывал столбы по трассе Москва — Саратов. Никаких Коромовых, как упомнилось Зине, в городе не значилось. Да и не верил Петр Иваныч в такую нескладную фамилию кандидата в покойники — выговаривалось плохо, хотя и русское, вроде, звучание, но непривычно как-то, не накатано. Коротковых была тьма тьмущая — четырнадцать разных мужских вариантов, но Вячеславом значился лишь один покойник четырехлетней выдержки, но и тот изначально родом оказался из Потьмы, кроме того не совпадал на двадцать четыре года по возрасту учебы и преступления.
— Давайте Комаровых проверим, — предложил он милой девушке в «Справке», — внутри них наверняка много всяких вариантов поиска.
К четвертому утру список был в руках Петра Иваныча, человек в нем было пятеро, и все Вячеславы. Год рождения совпадал у одного, поэтому сразу и без раздумий Петр Иваныч сделал завершающий вывод, что как раз он-то тем самым насильником Славиком и был и по этой причине не являлся в этом списке человеком, а был животным, диким зверем, замаравшим себя первой кровью не принадлежащей ему женщины. Крюков даже поймал себя на мысли, что ему любопытно посмотреть на это грязное чучело человека, не то, чтобы упереть ему взгляд прямо в глаза с осуждающей пронзительностью, как в кино, а просто поглядеть, какие они бывают в живой природе, какими становятся после совершенных злодеяний, в кого произрастают к закату жизни. Поглядеть и удавить, если это тот самый Комаров. А что так оно и будет, Петр Иваныч не сомневался ни на сантиметр высоты собственного башенного крана — сердце било без ошибки и внутренние воды отошли в сторону от основной магистрали между горлом и низом остального корпуса, плоскогорье опустилось еще ниже к равнине, бывшие острыми края затупились и саднить об них стало чувствительно не так.