«Вражда между близкими бывает особо непримирима.»
«Великая общая ненависть создает крепкую дружбу.»
«Льстецы — худшие из врагов»…
Княгиня имела обыкновение использовать в качестве закладок живые листочки с деревьев. Правда, в последнее время Екатерина Алексеевна редко выходила из своей комнаты. Пришлось ободрать рябиновую ветку, стоявшую в вазе рядом с постелью, ту самую, которую добрый садовник Анклебер прислал ей в подарок на рождение наследника. И хорошо, что ободрала. Немногие листочки, оставшиеся на ветке, уже к первым заморозкам скукожились, покрылись серым налетом пыли… Их пришлось выбросить. Закладки же, под прессом многостраничных раздумий, засохли ровненькими и почти не потеряли своего темно-зеленого окраса. Впрочем, как и алые гроздья ягод. Екатерина так привыкла к их яркому жизнеутверждающему присутствию, что, когда императорское семейство перебралось из Летнего дворца в Зимний, взяла засохшую ветку с собой. Женщина относилась к ней, как к живому существу, ей казалось, что та все замечает, все понимает, а порой даже пытается возражать. На самом деле, спорила Екатерина сама с собой. Спорила отчаянно и жестко:
— Ты уткнулась в обиды, как в пуховую подушку, и день за днем проливаешь слезы! Не смеешь признаваться в собственной слабости? Конечно, мнить, будто виновны другие — приятственнее, нежели корить себя; сложить руки и повиноваться обстоятельствам — проще, нежели противиться оным.
— Попробуй бороться, когда чувствуешь себя совершенно незащищенной, будто с тебя содрали кожу. Любое прикосновение, даже вполне ласковое, причиняет невозможную боль.
Екатерине показалось, что засохшая ветка дернула алой гроздью. Удивительно, но внутри самой себя оба голоса звучали без малейшего акцента. А, может быть, это совсем и неудивительно. Ведь особенности обыкновенно бывают заметными лишь со стороны:
— А как ты думала, пустые надежды — это всегда больно! Но ты сама виновна в том, что позволила надеждам осесть в твоей душе.
— Зато теперь в отношении своей будущности я не в силах углядеть что-либо приятственное. Что меня ожидает? Безмолвная роль супруги-рогоносицы? Каким образом сложится моя судьба, когда Петр придет к власти? Закончится ли моя жизнь в монастыре, как у большинства нелюбимых жен при Российском престоле? Внутри императорской семьи я — даже не «крепость», а «оловянный солдатик» из коллекции мужа. Пожелают — вытащат из коробки; коли нужно — выставят напоказ; ну, а отломят башку — быстро забудут, найдут замену.
Но и на эти справедливые доводы у внутреннего голоса нашлись возражения:
— Ты так мыслишь, будто нынешний день — апогей всей твоей жизни! Опомнись, то всего лишь очередная ступень. И взошла ты на нее с честью: многое преодолела, многому научилась. Так неужто остановишься на середине пути?
— Двигаться вперед можно, когда видишь, куда идешь. В моем же жизненном плане все пункты иссякли. Я никогда не думала, что потеря цели — это столь страшно.
— Точно! Страх!!! Он окутал тебя, словно туман, лишил видения будущего, да и прошлого заодно. А если хорошенько вспомнить… Какие цели были в твоем «жизненном плане» прежде?
— Рождение ребенка…
— Нет, раньше, гораздо раньше, когда крошка Фике три с лишком года мучилась в тисках окаянного корсета…
— Я хотела вырасти красивой.
— Зачем?
— Чтобы обольщать мужчин, чтобы выйти замуж.
— И все? Выйти замуж, стать матерью ты могла не выезжая из Пруссии… Ради чего было трястись в карете тысячи верст? Принимать православие? Учить такой головоломный русский язык? Терпеть разлуку с папенькой и маменькой, пьяные выходки муженька, сплетни и косые взгляды придворных?
— Ради Российской короны, с самого начала я не была к ней равнодушна.
— И ты считаешь, что приблизилась к своей мечте на предельно близкое расстояние!?
— Ты на что намекаешь?
— Корона всегда лучше смотрится на собственной голове.
— Тс-с-с! Твои высказывания крамольны! — Екатерина даже пошарила глазами по сторонам, будто ее внутренний диалог мог кто-то подслушать.
— Мои высказывания — суть твои мысли. Не конфузься! Тот же Тацит сказал: человек, равнодушный к славе и трону, — глупый человек. Даже если его наделить властью, рано или поздно он падет жертвой алчности и предательства. Ну-ка, возьми вот ту книжицу, в синем кожаном переплете, открой на третьем от начала рябиновом листочке. Прочти подчеркнутую фразу.
— «Истинное величие — удел мудрых и искушенных».
— Вот видишь. Умный человек всегда стремится к величию. Не робей! Скажи, чего ты желаешь, на самом-то деле?
— Править Россией! — даже в собственной голове Екатерина произнесла это фразу «шепотом», и, когда произносила, в груди все скукожилось.
— Ты снова трусишь? Не слышу, громогласнее!
— Я желаю быть Российскою самодержицей! — Великая княгиня приподняла острый подбородок и произнесла фразу четко и звучно. Рябиновая ветка качнулась, теперь уже на самом деле (оттого что Екатерина, выпрямляясь, задела локтем вазу). Существование женщины в одночасье наполнилось смыслом.
Однако новая цель диктовала новое поведение. Она требовала несколько изменить мягкий и покладистый характер Великой княгини.
Теперь Екатерине приходилось чаще говорить «нет». Она сама стала подбирать свое окружение. Будущая императрица стремилась к тому, чтобы важным и пользующимся авторитетом людям было выгодно находиться с ней в дружеских отношениях. Не стеснялась показать недругам свой гнев, ее меткие высказывания не только сильно били по самолюбию политических противников, но и становились афоризмами, передаваемыми свидетелями оных баталий из уст в уста.
— Ты стала невыносимо горда, — заявил ей как-то в пьяном угаре муж.
— В чем же саключается моя кордость?
— Ты чересчур прямо ходишь!
— Мошет, для того, чтобы быть Фам угодною, мне стоит ходить согнуфшись, как рабы Феликова Мокола;? — Екатерина еще более отвела плечи назад.
С этих пор она умышленно держала спину ровной, та даже несколько закостенела. Вот почему, когда Великая княгиня наклонилась, дабы поправить завязки на щиколотках, позвоночник, непривычный в последнее время к сему упражнению, пронзила острая боль. К счастью, перенесенная простуда была здесь совершенно ни при чем.
Петр Федорович вызвал в Ораниенбаум целый отряд Голштинцев. Неподалеку от дворца разбил для них лагерь и с утра до вечера заставлял маршировать, чистить ружья, палить по птицам. Придворные перешептывались:
— Как можно? Голштинцы — армия, преданная прусскому королю Фридриху…
Но… жесткий и воинственный Фридрих был кумиром Петра. Наследник этого не скрывал. Екатерина же прекрасно понимала, если будет действовать заодно со своим муженьком, никогда не добьется народной любви. А народная любовь — одно из главных условий в достижении новой цели. Она не упускала случая подчеркнуть, что никакого участия в приглашении Голштинцев не принимала, и даже была против оной затеи.
Чтобы чем-то себя занять, а заодно пореже встречаться с Петром, Великая княгиня задумала разбить в Ораниенбауме свой собственный сад. Однако супруг не выделил под затею ни клочка земли, — пришлось обратиться к князьям Голицыным, те охотно уступили сто десятин; заброшенных угодий, примыкавших к императорской резиденции.
Поначалу Екатерине помогал старый садовник Ламберти, повздоривший с императрицей и, как следствие, удаленный от столичных дворцов. Но он не столько работал, сколько болтал. За недолгие дни, проведенные с ним над цветочными клумбами, молодая женщина узнала все о своем будущем. Да-да, господин Ламберти утверждал, что предвидит многие события: восшествие княгини на престол, жизнь до глубокой старости, множество внуков, которых она успеет понянчить… Екатерине подобные «прогнозы», даже если они были сделаны из примитивного угодничества, согревали душу, она улыбалась, а старик воспринимал эту улыбку как усмешку и сердился: «Спроси у императрицы, я ей тоже царствование предрекал, сбылось ведь все».
Когда в Ораниенбаум из Летнего дворца приехал более молодой, энергичный Анклебер и подменил старину Ламберти, Екатерина обрадовалась: