Рано утром 28 июня Алексей Орлов с известием об аресте капитана Пассека ворвался в покои Екатерины в Петергофе. Через несколько минут они уже мчались в карете по направлению к Петербургу.
Прохладный воздух, туман за окном. Француз-парикмахер Мишель, которого они подобрали по пути, пытается на ходу соорудить ей прическу. (Екатерина выехала из Петергофа прямо в ночном кружевном чепчике.) Карету подбрасывает на ухабах да кочках. В кожу то и дело вонзаются острые шпильки, гребень рвет волосы.
— Нет, это нефозможно! Косударыня не мочь такой кошмар носить! Нобле оближ!; Таже, если она направляться в Сибирь! — вопит парикмахер. Екатерина смотрит на него с ужасом! И тут выясняется, что парикмахер не разобрался, решил, что Петр распорядился конвоировать неугодную супругу в ссылку, — потому все происходит в этакой спешке, на ходу и в сопровождении офицеров.
— Так ты что, безропотно согласился следовать за мной в изгнание, когда мы тебя пригласили в карету? — изумилась императрица.
— Ну, конечно!
— С этакими подданными, я точно взойду на трон! — все развеселились. Однако, веселье длилось не долго…
После тридцати верст одна из кобыл, выбившись из сил, упала. Карета резко остановилась, императрица, пытаясь удержаться, зацепилась перстнем об атласную обивку. Несколько крохотных зубчиков в виде трилистника разжались, и большой изумруд покатился куда-то под сидение. Искали все вместе: парикмахер, офицер, переодетый лакеем и стоявший на запятках, Екатерина. Забыв про придворный этикет и правила приличия, ползали на коленях, тыркались друг в друга, то головой, то мягкой частью. Орлов в это время пытался поднять на ноги лошадь. Предприятие завершилось успехом. И камень нашли, кое-как вставили обратно в оправу. И савраска пошла дальше, правда, гнать с прежней силой ее уж было невозможно.
Охватившая сердце Екатерины тревога никак не уходила. Изумруд она считала своим талисманом. То, что он вывалился, — не знак ли? А падение лошади? Тоже знак? Быть может, отдать приказание развернуться? Покориться воле мужа? Крепость так крепость. Унижение так унижение…
«Нет! Это не знаки, это просто недочет. Нужно было загодя подумать о перекладных. Я не смею останавливаться на полдороги. Рухнут лошади — пойду пешком! Да и перстень у меня уж не раз цеплялся за ткань. Когда события улягутся, прикажу Позье потуже закрепить вставку в кольце».
К счастью, им встретился крестьянин на телеге. Лошадей поменяли. А ближе к столице поменяли и крытую карету, на коляску без верха.
Уже в семь часов утра коляска остановилась перед казармой Измайловского полка. Ее встречают барабанной дробью и радостными возгласами. Полковый священник благословляет Екатерину на правление. Командир полка Кирилл Разумовский, преклонив колено, провозглашает единственной и полновластной государыней Всея Руси, от имени солдат произносит клятву верности. Офицеры целуют подол ее платья.
Разумеется, церемония встречи не была спонтанной. Ее подготовил Григорий Орлов, пообещав, между прочим, помимо возвращения к прежним армейским порядкам, еще и традиционно ценной в солдатских кругах водки.
В Семеновский полк следуют уже целой процессией. Впереди, с высоко поднятым крестом — священник. Следом — императрица на коляске. Справа и слева, верхом на жеребцах, Григорий Орлов и Кирилл Разумовский. За ними — ликующая толпа. Именно в этот момент Екатерина почувствовала, что страх отступил. Она больше не имеет право бояться. Столько людей рискнули жизнью ради нее! «Если не получится затеянное — уж лучше умереть первой.» Как поступит Петр с ее сторонниками?
Елизавета Петровна в 1754 году приостановила исполнение приговоров о смертной казни, заменила их «политической смертью», ссылкой в Сибирь. Этот указ действовал и до сих пор. Исключение составляли лишь отдельные, тягчайшие случаи. Но государственный переворот, скорее всего, именно к таким, «тягчайшим», и отнесут. Она лишь на секунду представила голову любимого на деревянной плахе, еще живую, с огромными, немигающими глазищами…
«Я клянусь, что никогда не увижу этого!» — Екатерина не ведала, но Григорию Орлову приходили на ум те же мысли, и он уже успел договориться с приятелем, в случае поражения, они убили бы друг друга из пистолета…
Возможно, именно решимость и отсутствие страха, помогли при встрече с очередным полком, Преображенским. Там служит капитаном Семен Воронцов, родной брат любовницы Петра. Разумеется, ему была невыгодной смена власти. Он приказывает солдатам оставаться верными присяге и выступает с ними против бунтовщиков. Неподалеку от церкви Казанской Божьей Матери две ватаги встречаются. Одна (сторонники Екатерины, под предводительством Орлова) — беспорядочная, практически невооруженная. Другая (под предводительством Воронцова) — хоть и меньшая по численности, зато организованная, колонной и при полной амуниции… Капитан отдает приказ — и ружья сняты с ремней, второй — глаза солдат сквозь прицел смотрят на недавних сотоварищей. Екатерина затаила дыхание. Что будет дальше?
Вдруг кто-то крикнул:
— Ура! Да здравствует императрица!
Даже непонятно, с чьей стороны раздались крики. Обе ватаги ринулись друг к другу с объятьями.
Победное шествие по городу. Торжественное появление перед горожанами на балконе Зимнего дворца с Павлом на руках. (Толпа возликовала, мальчик испугался, прильнул к матери, — лепое зрелище, ну просто Мадонна с младенцем!) Обнародован «Манифест о восшествии на престол». Новая самодержица принимает иностранных послов, петербургскую знать и простой люд… (В этот день любой мог приблизиться к своей императрице.)
Ближе к вечеру она надевает зеленый, с красной подбивкой мундир офицера. По ступенькам парадной лестницы дворца спускается к своим войскам. Начальство и рядовые стоят навытяжку. Многие из них уже сменили ненавистную голштинскую форму на прежнюю русскую, такую же, как у их владычицы. Подводят белого жеребца. Она лихо вскакивает в седло. Ветер развевает каштановые волосы. Шпага наголо. На пальце блестит серебряный перстень с большим изумрудом. Сопровождаемая сторонниками, она выезжает из Петербурга с тем, чтобы оповестить мужа и весь мир о своем триумфе.
Х Х Х Х Х
29 июня Петр Федорович собрался праздновать свои именины. Из Ораниенбаума, где жил в это время, вместе с Воронцовой и иной челядью поехал в Петергоф, как он полагал, в гости к Екатерине.
Ей потом рассказывали. Петр воспринял опустевшие хоромы как шутку, розыгрыш, игру в прятки. Когда осознал истину — впал в отчаяние. Метался по комнатам, пил, рыдал, падал в обморок, отдавал беспорядочные указы:
— Поезжайте в Петербург вместо меня. Остановите их! Или нет, соберите остатки голштинцев в Ораниенбауме, приведите сюда и потом отправляйтесь уж вместе.
Солдат привели. Петр… поблагодарил их за службу и сказал, что в услугах таковых боле не нуждается.
Он сдался безропотно. Слово в слово собственноручно переписал предложенный ему текст «Отречения от престола». Вместе с Воронцовой ползал на коленях перед вернувшейся в Петергоф, теперь уже единовластной, императрицей. Признал, что обходился с ней прежде несправедливо.
Он был жалок и в своих записках, передаваемых бывшей жене из Ропши, куда его отправили под конвоем:
«Надеюсь на ваше великодушие, что не оставите без пропитания…»
«Прошу Ваше Величество приказать офицерам не сидеть в моей комнате, когда я справляю нужду. Ибо оное становится невозможным.»
Все они подписывались «Верный слуга, Петр».
Екатерина зачем-то сохранила все эти листочки, испещренные тщательно выводимыми буквами, будто Петр боялся, что за неразборчивостью почерка его теперешняя преданность жене останется незамеченной. Быть может, ей хотелось сохранить доказательства отмщения за собственные унижения?
Екатерина понимала, от поругания до агрессии один шаг. Петр опасен, пока он жив. Но и казнить свергнутого правителя не менее опасно. До сих пор главными ее козырями были справедливость, преданность русскому народу, да милость к обиженным. Переворот удалось совершить не пролив ни единой капли крови… Убийство прежнего правителя этот светлый облик «спасительницы» явно бы омрачило.