— Итак, Генрих Ильич, не интригуйте. Что у вас за разговор? Да еще с цветами! Надеюсь, вы не предложение делать мне собрались.
Ольга, сама не знает почему, пошла в атаку.
Конечно, нельзя сказать, чтобы она была настолько непрозорлива, чтобы до сих пор не разглядела отнюдь не деловой интерес Генриха Ильича к собственной персоне. А коли разглядела, то, понятно, и роль невесты начальника на себя примеряла. И что? Коробило, естественно. Слишком неживой он был, слишком манерный. Может быть, дело в возрасте?
Она не раз сама себя спрашивала, почему позволяет ему провожать. Почему принимает его ухаживания? Любви, безусловно, не присутствовало. Проверяла: представляла, что он не богатый начальник, а простой мужичонка… И что? Погнала бы от себя взашей! А так…
Это «а так…» ее и смущало. Получалось: у него к ней чувство, а у нее к нему — корысть. Стыдно? Еще бы!
На штурм прямым вопросом он отреагировал весьма благодушно:
— Хе-хе! И не надейтесь, именно предложение.
— Деловое?
— Нет, личное…
Официант принес лангет и лапшу в плошечке. Надо признать, ее кавалер довольно ловко начал орудовать палочками.
Оба принялись жевать. Повисла пауза.
— М-м-м… — Гридасов подтянул губами длинную макаронину, то и дело норовившую зацепиться за бороду. — А напитки-то… Минералку заказали, а про вино забыли.
Сделал знак псевдо-японцу в юбке и опять обратился к компаньонке:
— Вино?
— На ваше усмотрение.
Он снова ткнул в меню, не произнося ни слова.
— Ольга Валерьевна! Оленька! Ну вы же не глупая девушка. Прекрасно понимаете, я не молод, одинок… — Генрих Ильич расхохотался. — Напоминает мелодраму советских времен. Не хватает только рабочей атмосферы… Отсвета мартеновской печи или вязальщиц снопов на заднем плане. Впрочем, эти вот пучки высохшей травы, претендующие на икебаны, вполне за снопы и сойдут. А вместо мартена… Можно попросить зажечь свечу.
Мужчина сказал это настолько просто и мягко, что Ольге даже захотелось оттянуть предметный разговор, чтобы не портить человеку настроение так сразу.
— Не надо свечку, Генрих Ильич…
— А просто Генрих еще нельзя? Кажется, уже достаточно для того знакомы.
— Хорошо, Генрих! Уф! Честно? Мне ваше…
— Твое. О! И вино несут!
Официант хотел плеснуть в рюмку, для пробы, но Гридасов его остановил:
— Нет-нет, не надо, разливайте сразу по обоим бокалам. Нам не терпится выпить на «брудершафт». Так ведь, Оленька?
Девушка кивнула. Псевдо-японец разлил, снял белой накрахмаленной салфеткой багровую каплю с горлышка и удалился. Они переплели руки, пригубили. Кавалер вытянул уста, дама подставила щечку.
— Ну, уж тогда давай буду называть тебя Гешей. Идет?
— Идет!
— Геш, я ж про тебя ничего не знаю, — разговор как-то сразу стал проще. — Откуда родом? Был ли женат? Есть ли дети?
— Ну, давай начнем с простейшего. Я старше тебя аккурат на двадцать лет. И встречный вопрос: тебя это не пугает?
Ольга почувствовала, что зубы начали крепко сжиматься, как бы припечатывая верхнюю челюсть к нижней, — верный признак, — она уже слегка одурманена алкоголем. На следующем этапе по телу должна пробежать стая мурашек, потом смешки сделаются протяжнее, потом поникнет осанка. Ну, а дальше… Дальше она позволяла себе заходить, точнее будет сказать, запивать в исключительных случаях: попранная гордость, дезориентация в жизненном пространстве, падение самооценки с Останкинской телебашни… Сегодняшнее рандеву «исключительным случаем» девушка не считала. Не потянет даже на «поникшую осанку», максимум, что можно допустить, так это «стаю мурашек».
— Знаешь, мне кажется, это Генрих Ильич старше меня на двадцать лет. А Геша — значительно моложе.
Гридасов хмыкнул себе под нос.
— Ну, коли так, могу обязаться даже бороду сбрить.
— Совершенно ни к чему.
— Дальше по списку. Женат не был. Детей, соответственно, тоже нет.
— Почему же «соответственно»? — Ольга разошлась. — Одно другому не мешает.
— И тем не менее. Коренной москвич.
Вроде бы больше говорили, да и времени, вроде бы, прошло не слишком много. А блюда оказались пусты. Заказали десерт. Ольга ненадолго вышла. Вернулась. Бокал снова наполнен вином. Выпили за молодость.
— Геш, скажи честно, почему пригласил на роль ведущей Сыроежкину? Почему мне это место не предложил? Неужели не чувствовал, что хотела бы?
Он откинулся на спинку стула.
— Чувствовал. Но и о своих личных планах насчет тебя помнил, что сказали бы коллеги? Карьера через…
Он пытался подобрать нужное слово. Но… «постель» вставлять было слишком рано, а другие как-то не подходили, — фразеологизм все-таки.
— Экий прыткий, — Ольга даже пристукнула кулачишкой по столу. И заметила, что стая мурашек как-то пролетела мимо, а вместо затяжного хихиканья, у нее уже начал заплетаться язык. — Во-первых, у нас еще ничего не было. Во-вторых, ты что серьезно решился предлагать мне сегодня руку и сердце?
Гридасов взял салфетку, аккуратно промокнул уголки губ.
— Я, конечно, кажусь архаичным ископаемым. Но все ж не настолько глуп, чтобы не понимать, что нынешние свадьбы делаются не после благословения папеньки с маменькой, а после того, как молодые… Кхм! Ну, как любящие друг друга люди, поживут некоторое время вместе.
«Вон куда загнул! Переспать, стало быть, для начала зовет, а не в загс…» И она начала силиться сказать что-нибудь этакое, чтобы снова растянуть столь внезапно сократившуюся дистанцию между ними. Но не выговорила ни слова. Икебана в вазе пошатнулась, Лобенко протянула руку, чтобы ее подхватить, — рука безвольно упала на коленку, но и ваза не разбилась. Песок под стеклом на панно завертелся, будто подхваченный вихрем, за ним закружилась и вся зала…
Х Х Х Х Х
Что же у Оленьки телефон не отвечает? Светлана Артемьевна не на шутку беспокоилась. Не радовал даже долгожданный звонок из Питера, от Валентина Николаевича.
Тот не объявлялся довольно давно. Позвонил специально, чтобы доложить о своей экспертной работе в бывшей Елагинской усадьбе:
— Разумеется, я пошел рыться в архивах, — хвастался Старков. — И знаете, похоже, эта ротонда служила для всевозможных полулегальных сборищ. Скорее всего, именно здесь собирались масоны, которых взял под свое крыло Елагин. А еще я обнаружил сведения, что именно в этом месте в 1779 году проводил «Сеанс белой и черной магии» величайший авантюрист граф Калиостро. Как вам находочка?»
Масоны и ревность
Санкт-Петербург, сентябрь 1779-го года.
Татьяна лежала в постели с перевязанной головой. Перед нею сидела на табурете Глафира, в руках та держала миску с бульоном.
— Я подую, подую, голубушка, чтоб не обвариться. Вот. На, кушай! Куриный-то бульончик, наваристый! Курочка была добрая, как от матушки Екатерины, помнишь, ты рассказывала, что у ней на поварне все птицы раскормленные…
Та кивнула.
В дверь заглянул Мануэль.
— Барин приехал, справляются, не спит ли Татьяна. Так я пойду скажу, что не спит, что можно зайти.
— Скажи-скажи!
Своих детей у Глафиры не было. Хотя мужики красавицу лаской не обделяли. Взять для примера того же Арнольда, гостившего у садовника. Мануэль держался отстраненно. Но то при Андрее, да при Татьяне. А Прохор, еще маленький был, как-то сказывал, что выбегал Мануэль утром не из своей комнаты, а из Глафириной каморки… Ну, не дал Бог женщине детишек, так уж распорядился.
Когда Анклебер привез в дом одиннадцатилетнего Прохора, Глафира воспряла духом. Стала готовить жидкие каши, приучила мальчика к чистому белью, играла с ним в разные игрушки… Но Прохор быстро вырос.
Боле никто в ее заботе не нуждался. И вот подвернулся новый случай побыть на няньках. Конечно, не приведи господь, лучше б этого эпизода вообще не было. «Едва Татьяну не угробили, окаянные!» К «окаянным», помимо напавшего в парке мужика, в сердцах Глафира отнесла и своего любимчика Прохора. Это ж надо, бросить мать одну в чужом доме. Ну и что, что его позвал кто-то для разговора. Надо было сказать: «Стой тут, никуда не уходи!» Татьяна, она ж как дитя неразумное, за ней глаз да глаз нужен…