— Ну, а Гридасов что-нибудь говорит? В преступлениях сознается?
Тут в доклад вступил уже Ираклий:
— Выложил все подробности. Алкаша Лаврона, по его собственным словам, убивать не хотел. Хотел только споить и усыпить, чтобы тот до утра не выходил из своей квартиры.
— Это сколько ж статей ему теперь за раз грозит? — Отводов все еще немного конфузился перед полковником. Потому Цветков предпочитал задавать вопросы глядя в глаза своему непосредственному подчиненному. Отвечал, соответственно, тоже Свистунов:
— Как минимум три: убийство (алкаша Лаврона), покушение на убийство (Верочки Малышевой) и хищение личного имущества (Ольги Лобенко, Николая Городца и четы Чижовых).
— Что дал обыск в квартире?
— Нашли перстень и письмо на китайском языке. В настоящее время над ним работают переводчики. Жаль, деревянную трость Старкова так и не обнаружили. Не смогли вернуть похищенную у Чижовых аппаратуру. Да и Ольге кроме перстня с аквамарином ничего не возвратили. Гридасов сказал, что выбросил «все прочие девичьи побрякушки»: и крестик, и бижутерию, и мамин комплект с горным хрусталем.
А капитан Отводов добавил:
— А как же, он ведь прекрасно знал, все это — дешевка, даже к оценщику нести не пришлось.
Цветков отхлебнул кофе, пару раз звякнув ложечкой по фарфоровой ряби, — размешивал сахар.
— Ну, что ж, Ираклий Всеволодович! Мы с майором можем вас поздравить. Вы принимаетесь в штат, считайте, что с сегодняшнего дня ваш испытательный срок закончился.
Отводов как-то сразу засмущался.
— Да я-то что! Мне вон сколько народу помогало. Одна Ольга чего стоит, — и покраснел еще пуще. — Это ведь она и где продавался арахисовый бисквит нашла, и Гридасова на чистую воду вывести помогла.
— Ну, — протянул Свистунов. — Арахисовый бисквит как раз путаницу внес, а не следствию помог.
— Это только поначалу «путаницу», — горячо запротестовал капитан. Цветков со Свистуновым переглянулись с ухмылочкой. — Потом именно этот факт и заставил убедиться, что Сашу Вуда подставляют. Мы сверили график съемок и выяснили, что экс-ведущий должен был в день попытки отравления, и в день накануне выезжать из дома так рано, что магазинчик еще не открылся. За ним присылали служебную машину из телецентра, и водитель утверждает, что они прямиком отправились на работу и нигде по дороге не останавливались.
— Вот как! Мне, конечно, такие подробности не известны. Но то, что у вас был целый отряд добровольных пособников, у нас весь отдел обсуждал. Пытались вспомнить, и не нашли в практике ни одного подобного примера, чтоб потерпевшие так сплотились и помогали следствию… Еще раз поздравляю с зачислением в штат. И спасибо за работу, вам лично и вашим «тимуровцам»…
— «Красным следопытам», — поправил Отводов.
— Да-да, «красным следопытам», — расхохотался полковник.
Едва подчиненные вышли, полковник взялся за телефон. Но тут вошла Зиночка. Стала убирать со стола пустые чашки, обратила внимание на то, что Алексей Степанович застыл на месте с трубкой в руках.
— Вас с кем-нибудь соединить?
— Нет, Зина, не нужно. Я сам, — замешкался. — И посуду… позже.
Секретарша знала, что, ежели шеф обращается к ней просто по имени, без уменьшительного суффикса, — шутки в сторону. Его что-то на самом деле печет и тревожит. Срочно из кабинета, забиться в угол, уткнуться в бумаги и сидеть тихо, пока не позовут! Так и сделала.
Он спланировал этот звонок давно. Поначалу откладывал, боязно было, все ж столько лет прошло. После окончания школы они так ни разу и не встречались с Петькой Коршуновым, тем самым пареньком, с которым подрались из-за Майи Кристаллинской. Потом попенял сам себе: полковник с Петровки, с убийцами да головорезами общается запросто, а старому другу позвонить робеет!
Дом, где жил Петька в детстве, давно снесли, но отыскать бывшего приятеля для прожженного сыщика труда не составило. Уже через день на стол полковника лег ответ на запрос: Коршунов Петр Ефимович, старший научный сотрудник НИИ Высоких технологий. Женат, имеет двоих детей. Проживает по адресу… Телефон такой-то.
Алексей Степанович достал бумажку, и глядя в нее, начал нажимать кнопки на телефонном аппарате.
В трубке послышались длинные гудки.
— Алло! — голос был то ли женским, то ли детским.
— Будьте добры Петра Ефимовича.
«Свекор-Петя, тебя,» — послышалось отдаленное.
«Ну, конечно, разве мог дурашливый, скоморошный Коршунов допустить. Чтобы юная жена сына называла его по имени-отчеству. Насколько помнил Цветков, по крайней мере в юности, Петька относился серьезно только к одной вещи, точнее, к человеку, — к майе Кристаллинской.»
— Слушаю, — мужской баритон был абсолютно серьезным, совершенно не дурашливым.
— Петька?
— Кто это?
— Петька! Это я, Леха-Цветик…
Разговору были рады оба. Такие «звонки из прошлого» всегда согревают душу. Но стройного диалога не получилось, слишком волновались, в основном сообщали друг другу цифры: который год женаты, сколько лет детям и внукам. Договорились свидеться. Пятнадцать минут пререкались, кто к кому едет в гости. Коршунов нахваливал русскую баню на своей даче, а Цветков — финскую сауну на своей… До крупной ссоры, как в детстве, дело не довели. Пошли на компромисс: решили в субботу побывать у полковника, а в воскресенье переместиться к старшему научному сотруднику. По достижении консенсуса, разговор постановили завершить. И Алексей Степанович с широченной улыбкой на лице и легкостью на сердце швырнул трубку в гнездо телефонной базы.
— Где вы, школьные учебники и задания домашние?
Кто теперь сидит за партою, за четвертой у окна? — протянул он, стараясь пищать в подражание незабвенной Майи Кристалинской. Выгнул брови, удивившись собственному экспромту, и почему-то пнул ногой стул.
Знак свыше
Печерский монастырь под Псковом, октябрь 1779-го года.
Согбенный пожилой мужик с косматой бородой, опираясь на иссохшую палку-посох шел по деревянному мостику через ров. На старике был сермяжный зипун; коричневого цвета из-под которого торчали замызганные штанины, заправленные во вполне добротные, только жутко изношенные юфтевые сапоги. На голове — какая-то странная и явно не по сезону подобранная шапка наподобие малахая;.
Он ступил на каменный настил, прошел под козырек ворот, держащийся на четырех массивных колоннах, и постучал в маленькое окошко, расположенное аккурат посередине двери.
— Кто? — спросили, даже не приоткрыв проем.
— Я — паломник. Иваном зовут. Из Петербурга. С письмом к игумену, архимандриту Иосифу.
Тяжелая чугунная дверь начала отворяться. Перво-наперво в щелку пролез серый в черную полоску котенок с белыми усами. Прокрался к гостю, опасливо того понюхал, и тут же прытко по штанине вскарабкался на руки. Иван его приласкал и погладил.
За котенком вышел монах в черном платье и высокой скуфье;, из под которой куце выглядывала длинная косичка.
— От кого письмо-то?
— От обер-полицеймейстера Лопухина.
— Идемте.
Вначале его определили в келью. Монах отлучился, потом вернулся. Сказал, что настоятель примет Ивана завтра же. Но прежде тот должен будет отстоять службу во храме и исполнить послушные работы.
Паломник согласился.
Келья его сходствовала с выдолбленной в скале пещерой, пологие своды потолка плавно переходили в такие же неровные, вогнутые, будто внутренняя часть щита, стены. Точно помещение силилось само себя раздать вширь… Откидной стол, откидная скамья, и жесткая деревянная полка-кровать.
И хотя позже ему принесли тюфяк, подушку и одеяло. Спал он все же прескверно. С непривычки, али от волнения. Ведь за свою почитай шестидесятилетнюю жизнь в россейской столице, он редко куда отлучался. А коли отлучался (это уже в последние полтора десятилетия, со времен восшествия на трон матушки Екатерины), так был принимаем с почтением, селился в лучших апартаментах и угощался лучшей стряпней.