Ксандер делал то же самое.
— Джордан…
— Разве тебе не нужно успеть на рейс? — монотонно спросила я. Слезы, которые грозили пролиться, наконец-то вырвались наружу.
Он вздохнул, как будто я вела себя как капризный ребенок.
— Это временно. Меньше двадцати четырех часов.
Я усмехнулась.
Сколько раз Генри говорил нечто подобное?
Это временно. Как только ремонт закончится, ты станешь свободным агентом и сможешь отправиться куда захочешь в любой момент.
Но один ремонт всегда превращался в три других.
Мне очень нужно, чтобы ты осталась здесь и проконтролировала последний проект. Ты ведь справишься с этим, правда, дорогая?
Но момент, когда я стала свободным агентом, так и не наступил. Всегда находилось что-то еще, за чем нужно было присмотреть.
Ксандер потянулся ко мне, но я отбросила его руку.
— Убирайся. И оставь меня в моей тюрьме. Я не хочу тебя видеть.
Он тяжело вздохнул.
— Я знаю, что прямо сейчас ты меня ненавидишь, — сказал он хриплым голосом. — Но я клянусь, Джордан. Я заглажу свою вину перед тобой.
У меня защемило сердце от его слов, и я отвернулась от него.
— Джордан, — он помолчал, прежде чем сказать: — Я люблю тебя.
Мне хотелось заткнуть уши и петь во всю мощь своих легких, чтобы заглушить его.
— Никогда больше не говори мне о любви, — выплюнула я.
Его лицо вытянулось, и он стал похож на раненого зверя. Он вел себя так, словно понятия не имел, почему я так реагирую на свое одиночное заключение.
— Послушай, детка. — Казалось, что он использовал предельный контроль, чтобы оставаться терпеливым. — Дело не в том, что я хочу запереть тебя. Дело в Генри…
Тошнота подкатила к моему горлу.
— Не впутывай его в это, потому что ты хуже него, — выплюнула я. — Несмотря на все свои недостатки, Генри никогда не запирал меня в спальне, как животное в клетке, а потом уезжал из города.
Несмотря на мою решимость не показывать ему своих слез, я уронила голову на подушку и открыто зарыдала. Ксандер разбил мне сердце самым жестоким способом.
— Я совсем не такой, как он, Джордан, — сказал он, его голос был едва громче шепота. — Я люблю тебя. Больше всего на свете. Эта комната безопасна. Здесь есть камеры наблюдения, так что я могу за тобой присматривать. Я не знаю, что ты можешь сделать, если я выпущу тебя из этой комнаты, пока меня здесь нет…
— Я не нуждаюсь в наблюдении. — Мое сердце бешено колотилось от отчаяния и паники. — Как ты мог такое предположить?
— Джордан, ты уже причиняла себе боль раньше.
— Я не сумасшедшая, — закричала я, прежде чем схватить лампу с тумбочки и швырнуть в него, что, вероятно, опровергало мою точку зрения.
Ксандер уклонился от удара, и лампа разбилась о стену позади него. В его глазах вспыхнуло разочарование, и он оказался сверху меня на кровати. Я подняла две руки, чтобы защитить от него свое лицо, думая, что он собирается ударить меня, но он стал гладить меня по волосам, чтобы успокоить.
По какой-то дикой причине я позволила ему это сделать. Я была так шокирована этим нежным прикосновением, когда ожидала совсем другого, что у меня не хватило духу отбросить его руку. Никто не гладил мои волосы с любовью уже много лет. Одиночество во мне неохотно откликнулось на его прикосновение.
Это было так извращенно.
Я позволяла своему хищнику утешать меня.
Он молчал, пока я рыдала, прижавшись к нему, и в конце концов оставил меня, чтобы убрать разбитую лампу. Когда он закончил, то какое-то время наблюдал за мной.
Наконец Ксандер нарушил напряженное молчание. Я думала, он скажет что-нибудь утешительное, но он поразил меня, когда произнес:
— Не усложняй ситуацию, детка. Я разрешаю тебе оставить телефон, чтобы показать, что я тебе доверяю. Но если ты сделаешь какую-нибудь глупость, например, позвонишь в полицию, эта привилегия будет отнята. Все мои подчиненные в курсе твоей истории, и если сюда приедет полиция, им приказано передать твои документы. После этого полиция лично доставит тебя в лечебное учреждение или потребует от меня нанять медсестру, чтобы она колола тебе успокоительное.
Я уставилась на него, больше не узнавая, чувствуя себя совершенно разбитой и преданной. Это была та же угроза, которую использовал Генри, чтобы держать меня на коротком поводке в течение многих лет. Ксандер, как никто другой, знал о психологическом ущербе, который его отец мог нанести человеку.