В окне у директора горел свет. Значит, Сергей Георгиевич еще на работе. И Ксанка направилась прямо туда, на этот спасительный огонек. Но только вошла в помещение канцелярии, сразу поняла, что директор сидит не один. В его кабинете слышался громкий, возбужденный разговор. Подойдя ближе к двери, Ксанка догадалась, что идет педсовет или просто собрание сотрудников. И только подойдя ближе, Ксанка увидела, что дверь кабинета приоткрыта и из нее время от времени выскакивают хлопья дыма. Это, наверное, Евгения Карповна, стоя у двери, курит.
— Беседуя с матерью Валерия Рыбакова, Евгения Карповна интересовалась только плохим в жизни мальчика… — слышался голос Валентины Андреевны.
— А хорошее я и сама увижу, — резко ответила Евгения Карповна, и в приоткрытую дверь ударило целое облако дыма, такого едкого, что остановившаяся за дверью Ксанка чуть не закашлялась.
«Выходит, что я подслушиваю…» — стыдливо подумала Ксанка и повернула к выходу. Но голос Валентины Андреевны остановил ее.
— А о Рыбакове хорошего можно сказать значительно больше, чем плохого! — Валентина Андреевна, как всегда, говорила взволнованно и требовательно, словно оспаривала кого-то очень упрямого. — Разрешите вам зачитать письмо пионервожатой из школы, где учился Рыбаков. Письмо адресовано нашей вожатой. Вера, прочтите, пожалуйста, сами.
Молодым, задорным голосом старшая пионервожатая начала читать письмо, в котором говорилось о Валерке, что школа им гордится, что если б не отец-забулдыга, мальчишка поехал бы в Москву на слет юных радиолюбителей: у него самый лучший в области приемно-передаточный аппарат.
«Вот какой скрытный! — чуть не воскликнула Ксанка. — Даже мне ничего не сказал!»
— Так что, если Валерка и провинился с простынкой да вазой, ему можно простить! — закончила пионервожатая.
— Такое прощать нельзя! — категорически возразила Евгения Карповна. — Кражи, даже самой мелкой, прощать нельзя. Кража хуже раковой опухоли! Не вырежешь, пока она в зародыше, потом будет поздно! Я вас совершенно серьезно об этом предупреждаю. Да, кстати, он и не собирается просить прощения!
Ксанку словно обожгло. Она влетела в кабинет, до самой двери заполненный воспитателями, и вскрикнула, чуть не плача от волнения:
— За что просить прощения?! Валерка не виноват!
— Это еще что такое? — встав, гневно заговорил директор. — Калитенко, выйди!
— Сергей Георгиевич, как хотите, но я скажу всю правду! — еще громче, чувствуя, что, если не дадут высказаться, она тут же разревется, продолжала Ксанка. — Валерка потушил пожар, который утюгом устроила я. А простынку я спрятала в печку. А потом… потом сожгла с мусором вместе. Это из-за моей трусости весь сыр-бор. Меня разбирайте на педсовете, а не его! — и заревела, залилась слезами.
Валентина Андреевна, с трудом пробравшись к порогу, подошла к девочке и стала ее успокаивать.
Воспитатели и учителя зашумели, возбужденно стали обсуждать случившееся. Ксанка слышала, что ее-то никто еще пока что не осуждал, что все только облегченно говорили о Валерке, с которого теперь снимались подозрения. И от этого ей было еще горше. Уж лучше бы сразу все набросились на нее, корили, стыдили, осуждали…
Когда Ксанка немного успокоилась, она обстоятельно рассказала обо всем, что произошло.
— Я сразу бы призналась, да боялась, что всей комнате из-за меня снизят много баллов… — откровенно заявила она в заключение.
— Ох, эти баллы! — тяжело вздохнула Валентина Андреевна и отослала Ксанку спать.
Но уснуть в этот вечер Ксанка сразу не могла. Придя в палату, где уже было темно, хотя еще никто не спал, Ксанка молча села на подоконник раскрытого окна и не стала отвечать на расспросы девочек, где была да почему задержалась.
Вскоре в комнате все уснули. И только Ксанка сидела на подоконнике и смотрела на луну, которая, крадучись, пробиралась между тополями, охранявшими школьный сад.
В окно пахнул теплый, напоенный густым ароматом ветерок. Ксанка подставила ему лицо, но он уже улетел. И казалось, кто-то живой теперь шептал: «Надо прожить так, чтобы не было мучительно больно… — И тут же поправлял: — …мучительно стыдно…»
А ей сегодня было стыдно. Ой как стыдно… Только теперь, после откровенного признания, она поняла всю меру своего преступления против Валерки. «За добро я заплатила ему таким злом… Сколько он мучился из-за меня и еще мучается!» — думала она и никак не могла решить, что дальше делать.