Михелу же было не до перебранки.
Сухими, скрюченными от долгой работы пальцами он мял телячью шкуру. Не верила душа в печальную участь сына, хотел порадовать его, если появится в селении, мягкими да легкими ноговицами. И понимал: вряд ли скоро увидит сына. Не кого-нибудь помял в драке, а самого князя. Разве простит ему властелин этих мест такое неслыханное оскорбление?
Слова Батако больно задели, но он промолчал. Любым необдуманным поступком, далее словом можно повредить сыну — так теперь думал Михел.
Батако он не боялся.
Если дело дойдет до драки, друзья Васо его в обиду не дадут.
А слова — что? Слова — ветер: вылетели — и нет их.
Пропустив мимо ушей колкость насчет своей бедности и неразумного поведения сына, Михел как только мог миролюбиво и спокойно сказал:
— И что тебе, Батако, неймется? Что тебе в родном ауле все не по душе? Никак не пойму.
— А ему обидно, что это не он князя приголубил, а твой Васо! — крикнул смеясь Сослан.
— Очень уж ты разговорился в такое неспокойное время, Сослан! — усмехнулся Батако — Смотри, как бы в один прекрасный день не расстаться тебе со своей умной головой!
— Что тебе моя голова? Ты о своей заботься!
— И то верно. Ты с такими разговорами и сам ее потеряешь.
— Тут ты прав! — вскочил с места Сослан. — Доносчиков у нас развелось, хоть отбавляй. Стоит человеку чихнуть, а уж над ним пристав стоит: чего расчихался? По какой такой причине?
— Ты на что это намекаешь? — налились багрянцем щеки Батако.
— У тебя что, мозги высохли? Никак не сообразишь!
Ссора могла зайти далеко, и, беспокоясь за неосторожного дружка своего сына, Михел решил потушить ее.
— Хватит вам! Разошлись, как петухи! — махнул он рукой. — Вижу, сабля у тебя, Батако, княжеской не уступит. Не дамасской ли стали? Огнем горит!
Батако клюнул на приманку:
— Еще бы не гореть! От знаменитого кубачинца привезли — из Дагестана! Железо можно рубить.
Для горца разговор о сабле — настоящая музыка. И Сослан уже глядел на клинок богача сосредоточенно и завистливо, но форс держал.
— А-а, — сплюнул он насмешливо, — только с виду хороша… Такой крапиву во дворе рубить!
— Крапиву? — взвился Батако. — Это ты своей крапиву руби. Она, видно, только на это и годится!
— А твоя вроде бритвы?
— Может, проверим?
— И проверим!
— Получаешь зазубрину — с саблей прощаешься. Идет?
— Идет!
— Твой свидетель?
— Дзыбын!
— А мой — Михел!
Сослан выхватил из ножен клинок.
— Бей!
Зазвенела сталь. Нихас бросил дела, следя за бойцами.
— А-а, напрасно Сослан заспорил. У Батако клинок, видно, в самом деле из доброй стали.
— Точно. Огнем горит!
— Посмотрим, посмотрим. Сослану сабля тоже от прадеда досталась. Вроде из Турции?
— Из какой Турции? Из Армении!
— Ну, пусть из Армении. Какая разница? Там тоже умеют сталь закаливать.
Звенели клинки. Искры сыпались после ударов. Добряк Сослан, и недолюбливая Батако, щадил его, не вышибал из рук оружие, а самолюбивый Батако из сил выбивался, чтобы показать, как он владеет саблей.
— Хватит! — поднял руку Михел.
Бойцы остановились, переводя дыхание, Сослан протянул саблю Дзыбыну, Батако — Михелу.
Ничего не скажешь, красивая сабля у Батако. Эфес в виде головы льва — оскаленная пасть, злые глаза, волнистая грива.
Старик перевел взгляд на клинок, и брови его поползли вверх. Не видя этой выразительной мины, Батако победоносно поглаживал усы.
— Ну? — не вытерпел он ожидания. — Дзыбын!
— А что я скажу? — огрызнулся тот, протягивая саблю Сослана сгрудившимся около него мужчинам — Хорошая сабля. Какой была, такой и осталась.
Сабля пошла по рукам, ни у кого особенно не задерживаясь.
Перемигиваясь и пряча усмешки, мужчины стали расходиться по своим местам, возвращаясь к занятиям, что были прерваны этим пустым спором.
— Недаром говорят: бьешь другого — сам остерегайся!
— А-а, горбатого могила исправит.
— Это уж точно.
— В глухое ухо кричи не кричи…
Слыша эти тихие насмешливые голоса, Батако засопел:
— Михел, ты что молчишь? Воды в рот набрал?
Цыцыл услужливо протянул руку за хозяйской саблей:
— Давай!
— Бери, пусть полюбуется на свою пилу.
— Что ты сказал?! — взревел Батако.
— Что слышал. Проиграл ты.
Не зная, на чем и на ком сорвать злость, Батако, бешено вращая глазами, ринулся к коже, которую до злосчастного спора мял в руках Михел. Он схватил ее и швырнул к ногам Дзыбына:
— Возьми, Дзыбын! Это тебе!