— «Одним словом, правдами-неправдами выпроваживаю посетителей из гражданского сословия, а офицеры…» Написал? «… а офицеры с правом хождения в ночное время не торопятся. Из-за этого меня уже подверг штрафу начальник уезда господин Бакрадзе. Оставаться же с ночевкой в духане я не могу…» М-м-м… «по состоянию здоровья».
Гигла вопросительно поднял глаза на капитана — дескать, неловко выходит: он на здоровье, слава богу, не жалуется. Перевел глаза на Бакрадзе. Тот безразлично, словно его происходящее вовсе не касалось, продолжал потягивать вино.
— Пиши, пиши! — прикрикнул Внуковский. — «… По состоянию здоровья». Губернатор наш человек военный, офицер, а не лекарь! Написал? «Покорнейше прошу, досточтимый господин губернатор… не отказать в моей нижайшей просьбе, а то я… вынужден буду закрыть духан… пока мы будем находиться в военном положении. Пусть же благоволит… творец наш всемогущий, чтобы… скорее разгромить бунтарей… мятежников да восстановить благость и покой под властью его императорского величества государя императора Николая». Написал? Отступи немного и распишись.
Духанщик перевел дух, вытирая платком вспотевший от усердия лоб.
— Понял теперь, для чего были нужны перо и бумага? — насмешливо спросил капитан.
Духанщик едва ли не вдвое согнулся:
— Как не понять, господин капитан! Премного вам благодарен за науку.
— То-то, — достал из кармана тот костяную зубочистку.
— Осмелюсь спросить, господин капитан, когда и как лучше передать прошение?
— Потрудись лучше, милейший, приготовить для господина Бакрадзе ящик кахетинского, а его вестовой доставит тебе желанный пропуск.
— О, господин Бакрадзе! Мог ли я надеяться на ваше участие? — Духанщик рассыпался в благодарностях, и уездный начальник величественно махнул рукой: хватит, хватит. Занимайся, мол, своими шашлыками, а наши дела предоставь нам.
Среди постоянных посетителей духана своим приметливым глазом Гигла выделил высокого, голубоглазого капитана.
Выпив стакан-другой вина, тот подолгу задумчиво смотрел на подступавшие к городу горы, на стремительно бегущие над вершинами облака. Скучал капитан, явно скучал.
— Эй, Сокол! Давай к нам! — всегда радушно приглашала его к себе за столик компания подгулявших офицеров.
Иногда он подсаживался к ним, подпевал их песням густым, сочным баритоном, а чаще, отрицательно качнув головой, оставался в одиночестве сидеть у окна, думал о чем-то своем.
Гигла не раз замечал, как мрачнеют голубые глаза гостя, когда на пороге духана появляется Внуковский. Словно серая туча набегает на высокий чистый лоб Сокола. Чаще всего голубоглазый капитан уходил из духана до прихода Внуковского.
Замечал духанщик также, что младшие чины, не опасаясь Сокола, говорили о тяготах службы, о своей жандармской роли на Кавказе. О том, что пора бы двигать домой, где Один черт знает, какие дела разворачиваются…
При Внуковском же даже самые отчаянные благоразумно переходили на разговоры о пирушках, об охоте.
Когда Гигла, будто невзначай, спросил одного из завсегдатаев о Соколе, тот широко улыбнулся:
— Свойский человек! Ничего о нем не знаю, но — свойский!
Тогда, улучив момент, Гигла умудрился угостить чаркой подвернувшегося вестового из штаба и повторил вопрос.
Вестовой вытер рукавом гимнастерки губы и сказал доверительно:
— Все бы такие были, как он. Никогда зазря солдата не обидит. Другие, чуть что, — в зубы. А этот — никогда. А главное, под пули никогда попусту не гонит, лучше свою голову подставит. Служил я у него в роте…
— Нет ли у тебя русской водки, хозяин? — отодвинул однажды принесенный Гиглой графин с вином Сокол.
— Есть-то есть, — осторожно сказал Окропиридзе. — Да не повредит она вам, господин капитан? Жарко на улице.
— Не повредит. Нет, — мрачно вымолвил офицер.
Духанщик не поленился слазить в подвал, снять бутылку со льда.
Приготовил закуску по-русски: на тарелке в зелени, с помидорами, с луком, укропом лежала разделанная селедка, сбоку к ней жались соленые грибы.
— Спасибо, хозяин, — скупо улыбнулся офицер, когда Гигла водрузил запотевшую бутылку и закуску на стол. — Спасибо. С душой свое дело делаешь. Спасибо.
Гигла услужливо распечатал бутылку, наполнил рюмку тонкого стекла.
— Ты же мне не мешаешь жить, Гигла. Почему меня отправили сюда, чтобы топить в крови твой народ? Что ты мне скажешь?
Гигла растерянно качал головой. Он никак не мог сообразить, что сказать, что ответить на эти вырвавшиеся с болью слова.