Выслушав служанку, Ксантиппа избавила своего сынишку от воспитательных опытов глубокомысленного родителя, и Сократ, которого теперь все поддразнивали богинями в образе дождевых туч, с жаром распространялся о трудностях воспитания. Он говорил, что для преподавателя взрослых достаточно знать кое-что, тогда как детский учитель должен знать все и притом еще быть ребенком в душе, чтобы дети его понимали. Таким образом, вопрос о том, действительно ли Проклес — необычный ребенок, оставался пока нерешенным, а мальчику опять дозволялось сколько душе угодно ломать свои игрушки под надзором няньки, бить посуду и предлагать мудреные вопросы. Вечером Ксантиппа с восторгом выслушивала рассказы обо всех геройских подвигах подобного рода, совершенных в ее отсутствие; благоразумная мать однако удерживалась от излишних похвал и не допускала, чтобы физическое развитие мальчика приносилось в‘ жертву скороспелым умственным успехам. Но когда в одно утро мальчик пропел ей песенку из новой комедии Аристофана, материнское сердце не выдержало. Ксантиппа чуть не задушила Проклеса поцелуями и Сократ был разбужен, чтобы принять участие в семейной радости. Когда же он воспользовался этим случаем и пустился объяснять нравственную непригодность пародии в искусстве вообще, критикуя в то же время легкомысленные пьесы Аристофана в частности, причем признавал его несомненный талант, женщины вывели ребенка на улицу и заставили пропеть тут же хорошенькую песенку перед соседкой. Однако та, по-видимому, не сумела оценить ни слов, ни мелодии. Вероятно, бедная старуха была глуха. Вскоре после того, в один теплый весенний вечер жена Сократа сидела у себя в мастерской на глыбе великолепного красноватого мрамора, слушая арию, которую Проклес исполнял теперь с возраставшей виртуозностью. Но даже не будь при ней мальчика, она и без того была бы сегодня в отличном настроении духа. Владелец большой каменоломни отдал ее Ксантиппе в аренду за очень сходную цену и молодая женщина могла теперь с уверенностью рассчитывать, что маленький капитал, оставшийся у нее от продажи имения, увеличится вдесятеро. Сверх того, ей льстило, что в деловых вопросах люди обращаются с ней, как с мужчиной, и оказывают уважение, как равной. Она уж собиралась отправиться домой, как вдруг увидала по ту сторону забора своего соседа-каменотеса, разговаривавшим с Ликоном. Продолжая беседовать, они медленно направлялись в ее сторону. Жрец был одет в обычное платье и очень весел. Заметив, что он прощается, жена Сократа обождала немного, желая сообщить соседу о своем новом предприятии и о своей удаче. После ухода Ликона, каменотес тотчас подошел к Ксантиппе, и сказал с загадочной улыбкой:
— А не желаете ли, Ксантиппа, побывать сегодня в театре? Вам, право, нужно сходить и я даже оставил для вас билет. Ликон подарил мне их с полдюжины, хотя, конечно, эти места в самой верхней галерее.
— Что мне делать в театре? — с удивлением заметила молодая женщина. Со времени девичества она не видела ни одной пьесы да и не слыхала даже разговоров о театре. Сократ обыкновенно изредка ходил смотреть трагедии, а его жена была не охотница до печальных и страшных представлений.
— Сегодня там дают новые вещи. Поставлены две пьесы, в которых пробирают одного и того же ученого господина. Последняя вещица: «Облака», говорят, уж очень забористая! Дождевые тучи представлены в ней в виде новоявленных богов. Разве Сократ не сообщал вам ничего?
— Нет, — отвечала Ксантиппа невинным тоном. — С какой стати ему рассказывать мне об этом?
— А с такой, что героем пьесы выведен там некий Сократ! — воскликнул каменотес и со смехом удалился.
Ксантиппа догадалась, что он ее поддразнивал, но не поняла смысла шутки. Впрочем, она отправилась домой уже в плохом настроении. Ведя ребенка за руку, молодая мать пошла кратчайшим путем, потому что Проклес был утомлен. Ей пришлось проходить как раз поблизости городского театра; у дверей происходила страшная давка. Очевидно публика ожидала чего-нибудь особенного. Многие из театральных завсегдатаев останавливались и посматривали в сторону Ксантиппы, пока она спешила мимо их, со своим малюткой. Она заметила, что на нее указывали пальцами, и слышала произносимое насмешливым шепотом имя своего мужа. У нее закружилась голова от стыда и страха. Тут к бедной женщине приблизился один из учеников Сократа и с участием произнес: