Сотни глаз в эту минуту обратились к одной из нижних лож. Ксантиппа также взглянула в том направлении и увидала, рядом с красавицей-женой Лизикла, своего мужа, — поднятого публично на смех, Сократа; опершись на барьер, он смеялся от души. Настоящий Сократ хохотал над своей карикатурой на сцене!
Тем временем комик, изображавший философа, произнес молитву, грубо пародируя обряды, и тут из-за кулис, весело маршируя, показались новоявленные богини. Это зрелище было очень забавно. Несколько прелестных молоденьких девушек, окутанных, точно дымкой, тончайшими материями, появились перед публикой. Широкая одежда, не облегавшая фигуры, делала их похожими на снежные хлопья или на облака, а из этого пышного клубка выступала хорошенькая головка, как будто лишенная туловища, и две руки, забавно торчавшие справа и слева. Волосы актрис были намочены и прилипали влажными, спутанными прядями к голове, спускаясь на плечи и теряясь в складках бесформенного одеяния, в виде широчайшего балахона. Каждое облако держало в левой руке зонтик и производило им во время арии самые замысловатые движения; в правой руке у девушек были садовые лейки, из которых они угрожали облить водою сидевших рядом со сценой зрителей.
Актеры долго не могли продолжать действия по причине поднявшегося оглушительного шума; наконец, зрители немного приутихли. На каждое богохульное замечание Сократа, следовал смешной, но ловко направленный против софистов ответ простака-землевладельца, который, наконец, не мог открыть рта, чтобы не вызвать гомерического хохота в публике. Оглушенная криками и громким смехом соседей, Ксантиппа едва могла расслышать, что говорилось на сцене; она с мольбою подняла глаза к небу, точно ожидая мщения разгневанных богов, которые вот-вот покарают происходящее перед нею мерзкое издевательство. Слезы неудержимо текли у нее по щекам, но она их не замечала. Каждое слово поддельного Сократа ударяло ее в сердце; несчастная женщина не могла не видеть, что актер поразительно верно представляет ее мужа. Он также смеялся во время разговоров, как и настоящий Сократ, также прикидывался дурачком, огорошивая своих собеседников притворно невинными или лукавыми вопросами. И как последователи философа заходили дальше его самого в богохульстве, как сама Ксантиппа и ее служанка чувствовали у себя в голове страшную путаницу понятий после его речей, то же самое происходило и с сельским жителем на сцене. Да разве, наконец, ей не пересказывали давным давно шуток Сократа, которые повторялись теперь на подмостках, при громких криках восторга бесновавшихся афинян? Разве старый носильщик не отвечал однажды на разъяснения Сократа, пытавшегося просветить его теми же точно словами, которые произносил в данную минуту придурковатый крестьянин: «я не хочу больше и смотреть на старых богов, хотя бы они повстречались со мной лицом к лицу на улице?»
Но Ксантиппе не было времени обдумать все это: она с лихорадочным вниманием следила за ходом действия.
Хорошенькие «тучки» распевали свои арии, а Сократ поучал своего старого бестолкового ученика до тех пор, пока тот, обязанный немедленно платить за каждое отдельное поучение, остался без денег, без платья, без обуви, и стоял перед публикой бледный, но такой же глупый, каким был и прежде. Наконец, он отчаялся постичь науку извращения законов и вместо себя позвал своего сына, чтобы тот, научившись у философа, избавил отца от долгов. С молодым парнем дело пошло на лад. Одного урока было достаточно, чтобы превратить его из недалекого добродушного любителя верховой езды в ожесточеннейшего софиста. Эта сцена представляла борьбу между честным, трудолюбивым, серьезным «добрым старым временем» и дерзким, никуда негодным, тщеславным «человеком будущего». Множество остроумных намеков, сыпавшихся градом на публику, вызвали опять бурную веселость зрителей, достигшую своего апогея, когда доброе старое время, побежденное в споре, оглушенное пустозвонством людей будущего, как бы в беспомощном страхе спрыгнуло со сцены в партер и с важностью уселось там в одно из кресел, предназначенных высшим сановникам.