Ксантиппа, вероятно, приняла сделанное ей раньше предложение за шутку, потому что теперь, встретив вопросительный взгляд Сократа, почувствовала внезапную робость. Девушку бросило в дрожь при мысли, что этот малорослый толстяк будет ее мужем. И все-таки у нее не хватило духу сказать: «нет». В первый раз со смерти отца, она осознала весь ужас одиночества и робко, почти с мольбою прошептала, обращаясь к Аспазии:
— Ведь я сирота!
— Потому-то вы и должны сами решить свою судьбу, — жестко заметила Аспазия. Потом она попросила скульптора дать ей завтра ответ и, оставив их вдвоем, вернулась к своим гостям.
Сократ предложил девушке проводить ее домой, говоря, что дорогой легче разговориться; к тому же он считал своей обязанностью защищать девушку, которая, может быть, в скором времени сделается его женой.
Они прошли уже довольно большое расстояние от дома Аспазии, как Ксантиппа заметила, что ее спутник забыл свой плащ и шляпу.
— Из этого одного вы можете видеть, что я за человек! — весело воскликнул Сократ.
Он сказал ей, что здоров душой и телом и не обращает никакого внимания на мелкие неудобства жизни. Поэтому из него должен выйти самый непритязательный, терпеливый муж. Но зато он непрактичен, не понимает иногда самых простых вещей, рассеян, любит погружаться в размышления и только в этом обнаруживает примерное прилежание! Нимало не смущаясь, он начертил невесте свой портрет, руководствуясь беспощадными суждениями Ликона о его особе. Они уже дошли до имения Ксантиппы, а Сократ все еще не закончил говорить о своих недостатках.
У молодой девушки проступили даже слезы при мысли о том, что ее сватают за такого ужасного человека. Но вместе с тем она почувствовала невольное благоговение к нему за его редкий дар слова. «Как хорошо сделаться женою такого мудреца!» — мелькнуло у нее в голове. Ксантиппа распрощалась со своим провожатым, пожелав ему спокойной ночи, однако не дала никакого ответа на его предложение.
Сократ два раза смерил расстояние от города до имения и обратно, не придя ни к какому решению относительно затеянной им женитьбы. Утро так и застало его на большой дороге. Тогда он повернул к своему жилищу, бормоча про себя.
— Нам, мужчинам, — бормотал Сократ, — никогда не удастся основательно изучить женщин. Возьмите хоть самых сумасбродных из наших лириков: без женщин они не могут ступить шагу, а также расходятся между собою в мнениях по вопросу: следует ли жениться, или нет. В лучшем случае, брак — это игра в неподтасованные кости. Тут не поможет никакая осмотрительность — все решается жребием. Проще всего было бы погадать на пуговицах — жениться мне или нет. Жаль, что на моем плаще их нет, да если бы и были, то давно бы оторвались. Вот будь у меня жена, и пуговицы, которые могли быть на моем плаще, были бы целы. Вывод отсюда ясен: надо взять себе жену.
II
Бедняжка Ксантиппа горько плакала в ту ночь и торжественно клялась не выходить за придурковатого скульптора; тем не менее, четыре недели спустя, она стала его невестой. Молодая девушка долго не могла преодолеть своего отвращения к нему, а он все раздумывал, затягивая сватовство. Однако его приятельница Аспазия не дремала. Она так красноречиво описывала Сократу преимущества брачной жизни вообще и достоинства Ксантиппы в частности, а невесте говорила с таким увлечением о знаменитости, редком уме и детской беспомощности Сократа, что ей удалось выманить согласие у обеих сторон, прежде чем и жених, и невеста успели окончательно проверить свои собственные чувства.
Таким образом, вскоре была отпразднована и эта свадьба. Брачный пир, устроенный в доме Аспазии, хотя и не отличался пышностью, но прошел крайне весело. Лизикл произнес премилую речь, сочиненную для него супругой. Только под конец, когда торговец шерстью назвал себя «преданной сестрою» молодых — Аспазия в спешке позабыла, что речь готовится для мужа — торжественное настроение растроганных гостей перешло в бурную веселость. Гости хохотали и во время курьезной пантомимы; поставленной учениками Сократа. В ней было символически изображено могущество любви. Бедняжку Эрота преследовала брачными предложениями коренастая крестьянская девица, сыпавшая направо и налево полновесные пощечины. Чтобы избавиться от нее, шаловливый божок надел на себя маску ночной совы и вращал по сторонам чудовищными круглыми глазами, отворачиваясь только от своей преследовательницы. Та сначала испугалась, но потом самыми ласковыми жестами дала понять, что она узнала победителя сердец даже и под этой безобразной оболочкой. Тут Эрот сбросил с себя совиную голову и явился в маске Сократа. Девушка удвоила комические проявления нежных чувств. Тогда бог сбросил с себя и вторую личину, и зрители увидели перед собою лучезарного Эрота. Влюбленная крестьянка застыла в восторженной позе. Наконец и одежда олимпийца полетела на пол, а перед публикой предстал смеющийся Алкивиад.