— Мы в институте им тоже зачитывались… А какая у тебя специализация?
— Хронометраж, датировка, палеоботаника.
— Это как? — удивляется Сергей.
— По отпечаткам окаменевших листочков определяю, что это за растение, и в какой период оно произрастало. Это дает возраст пласта. Не очень точно, зато быстро и дешево. Кстати, об ископаемых. Оксана, ты здесь питекантропов не встречала? Они сейчас живут и здравствуют. Исчезнут только через пять-шесть тысяч лет.
— Ой, и правда!.. И мамонты! Нет, не видела. Эй! не уводи разговор в сторону! Я очень хорошо помню, как после детского сада пошла в школу.
Это был шок! Конец свободе! Уроки, домашние задания, обязанности, кружки всякие, куда меня мама записывала, чтоб на улице не болталась. Была свобода, и вдруг вся кончилась. В один день и навсегда. Все по расписанию, все куда-то спешить надо, что-то делать. Может, у кого-то детство в попке до старости играет, а у меня в первом классе закончилось. Слышишь? И я не хочу, чтоб у народа, который меня принял, оно так же внезапно кончилось.
— Через два-три года охотники завалят здесь последнего лося. А за перевалом Айгуры дойдут до реки. А может, и перейдут реку. Что тогда?
— Я же говорю, Айгуров в добровольно-принудительном порядке надо переселить за хребет!
— А по одному из перспективных планов намечалось, что там мы поселимся. Первый поселок, опорная база колонизации и те-де. Но даже не в этом дело. Мы себе и другое место найдем. А если Айгуры захотят вернуться? Кочевые народы бывают очень агрессивны. Оседлые — нет.
— Предлагаешь развернуть сельское хозяйство?
— Угу. Надо же когда-нибудь переходить от культуры присвоения к производящей культуре.
— А знаешь, сколько крестьяне вкалывают? С утра и до ночи!
— Зато голод не страшен. А эта долина впятеро больше народа прокормит.
— Если не считать неурожаев, падежа скота и прочих прелестей.
— Но рано или поздно так все равно случится.
— Но я не хочу, чтоб рано, — всхлипывает Ксапа. — Ты посмотри, как мы живем! Свободно как птицы! Как студенты на каникулах!
— А через два года?
Ксапа ничего не отвечает, только носом шмыгает.
— Что такое флексия? — спрашиваю я Ксапу, чтоб отвлечь от грустных мыслей.
— Не знаю. Что-то лингвистическое. А ты от кого слышал?
— От второго пилота, что утром прилетал.
— Он такой же пилот, как я балерина, — Вадим перетекает из лежачего положения в сидячее и с хрустом потягивается.
— А кто он? — тут же насторожилась Ксапа.
— Восходящее светило лингвистической науки. Я ему записи нашей самой первой встречи отвозил.
— Ну, Медведев, погоди! Клык, родной, что он еще говорил?
Я закрываю глаза и напрягаю память. Чудик тогда говорил в мобилку.
(Диктофон, — поправляет меня Вадим.) А я пытался отвязать сеть, которая удерживала коробки с консервами. Каждый был занят своим делом, и друг на друга мы внимания не обращали. Тем более, на мне была одежка чудиков.
— Что-то про корнеизолирующие языки. Что наш нарушает каноны. Что если б он был японцем и не знал славянскую группу языков, решил бы, что мы говорим на каком-то из славянских. Что мы ни с того, ни с сего переходим от флективного к изолирующему языку и назад. Что это нонсенс.
Потому что у обоих языков общая основа. Потом подошел Сергей и обрезал узел, который я развязывал. Мы взяли по коробке и ушли. Больше я не слышал.
— Мальчики, вы что-нибудь понимаете?
Я открываю глаза и сажусь.
— Чего тут понимать? Со взрослыми мы говорим на взрослом языке, а с мелкотой — на детском, которому ты их обучила, — Фантазер даже глаз не раскрывает.
— Обалдеть, — только и произносит Ксапа.
— Скоро Мудр тебе бо-бо сделает, — продолжает Фантазер. — Ты обещала нас чему-то обучить. Клык, как это называется?
— Читать и писать.
— Во-во. И бабам что-то обещала.
— Ясли и детский сад, — припоминает Ксапа. — Меня надо уволить за несоответствие.
Поздним вечером, когда Олежек уснул, а мы с Ксапой уже разделись и собрались заняться искоренением рабских пережитков, Лава с Туной приводят плачущую новую степнячку. Буквально, за руки втаскивают.
— Ксапа, помоги… — хором и со стоном. — Серь'ожа обижает…
— Что на этот раз? — недовольно отрывается от меня Ксапа.
— Имя хочет отнять. Скажи ему, что имя отнимать нельзя. Пусть побьет лучше.
— Какое у нас имя?
Степнячки выталкивают вперед новенькую.
— Папа. Моя звать Папа.
Я фыркаю, переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в постель, чтоб приглушить смех и не заржать во весь голос. Только плечи дрожат. Я-то знаю, что значит «папа» на языке чудиков.